Очень вероятно, что все физическое строение Ада для Данте если не вполне, то отчасти так же символично, иносказательно, как для Гёте подземное царство «Матерей». Но сошествие Фауста к Матерям, в каком-то нездешнем порядке, так же для Гёте действительно, как для Данте – его сошествие в Ад. Внутренняя действительность воплощенного в Мефистофеле «Духа небытия» нисколько не уменьшается для Гёте ни козлиным копытом, ни красным блеском адского пламени; так же подлинный ужас нездешнего опыта – «холод междупланетных пространств», которым обвеян «дрянной, мелкий черт» Ивана Карамазова, не уменьшается для Достоевского тем, что, если этого черта раздеть, то наверно отыщется «хвост, длинный, гладкий, как у датской собаки» и у бесов Дантова Ада. Вечною сказочностью этого Ада нисколько не уменьшается внутренняя подлинность таких религиозных опытов, как эти: память у мертвых идет не к прошлому, назад, как у живых, а к будущему, вперед[10]; «надеяться на смерть они уже не могут»[11]; все они спешат за Ахерон – черту, отделяющую вечность от времени, «потому что правосудьем Божьим так гонимы, что страх для них становится желаньем»[12]; в теле человека, чья душа уже находится в аду, может поселиться, вместо души, дьявол[13].

По неотразимой, как бы здешней действительности таких нездешних опытов можно убедиться, что Данте где-то действительно был, где до него никто из живых не бывал, и что-то действительно увидел – узнал, чего не видит и не знает никто.

25 марта 1300 года, в Страстную пятницу, на восходе солнца, произошло одно из величайших событий не только Всемирной, но и Священной Истории: Данте Алигьери, флорентинец, начал сошествие в Ад:

Я не могу сказать, как я туда зашел, — Так полон был я смутным сном, в тот миг, Когда я верный путь уже покинул[14]. ...И я упал, как сном охваченный внезапным[15].

Этот сон, как бы из вечного гранита изваянный, – вот что такое Дантов Ад. Книгу о жизни своей называет св. Тереза Авильская: «Моя Душа», mi alma; так же мог бы назвать и Данте книгу о жизни своей, «Комедию»[16]. «Свирепейшим негодованием растерзанное сердце его, saevissimo indognatione cor dilaceratum», бьющееся в этой книге, – сердце всего человечества.

«Ревность по доме Твоем снедает меня». – «Ревность люта, как преисподняя» – Ад (Песнь Песн. 8, 7). Весь огонь Дантова Ада зажжен этой «снедающей ревностью», – как бы внутренности выворачивающим негодованием, возмущением Данте против торжествующего в мире, неотомщенного зла:

О, Господи, когда же, наконец, Увижу я Твое святое мщенье, Что делает нам сладостным Твой гнев?[17] ...О, Божий гнев, зачем же дремлешь ты?[18] ...Доколе же, о, Господи, Ты терпишь?[19] —

в этом вопле Блаженных как бы вечная мука Ада для них в самом Раю.

...Души убиенных за слово Божие... увидел я под жертвенником. И возопили они громким голосом, говоря: доколе Владыка святый и истинный, не судишь и не мстишь живущим на земле за кровь нашу? – И даны были каждому из них одежды белые, и сказано им, чтобы они успокоились еще на малое время (Откр. 6, 9—11).

«Белые одежды» принять и «успокоиться», хотя бы только «на малое время», Данте не хочет, или не может; требует «святого мщения» немедленно, как обещала ему Беатриче, после того вопля Блаженных в Раю:

...Еще до смерти Увидишь ты святое мщенье Божье[20].

«Бог пытке невинных посмеивается; земля отдана в руки злодеев; лица судей ее Он закрывает, – если не он, то кто же?» – этот вечный вопрос Иова-Данте, вопрос человека и всего человечества, – вечная мука Ада.

Есть Бог, судящий на земле (Пс. 57, 12) – не только на небе когда-нибудь, в вечности, но и на земле, сейчас, – в этом для Данте главное, – тот неугасимый огонь, которым распаляется в нем жажда «святого мщения», подобная пламени Ада.

«Гордая душа» у Данте, alma degnosa, – не смиренная – несмиримая[21]. Что это, – грех или иная, новая святость, не та, что у св. Франциска Ассизского и у всех святых? Если бы все люди были так же покорны и смиренны, как св. Франциск; если бы никто никогда на земле не возмущался против мирового зла, как Иов и Данте, то не было бы «нового неба и новой земли, на которых обитает правда» (II Петр. 3,133); не было бы их никогда, если бы не сказал Возмутитель кротчайший и смиреннейший: