То не был ада дух ужасный. Порочный мученик, о нет! Он был похож на вечер ясный, — Ни день, ни ночь, ни мрак, ни свет[11].

Может быть, в спутнике этом самое страшное и соблазнительное – то, что он так похож иногда на того, кому он сопутствует: «дух возмущенный» в них обоих – один.

Только ли «ревность люта, как преисподняя» – Ад? Нет, и жалость тоже: это узнает Данте, увидев муки Ада. Прежде чем в него сойти, он уже предчувствует, что самым для него страшным в Аду будет «великое борение с жалостью»:

День уходил; уже темневший воздух Покоил всех, живущих на земле, От их трудов, и только я один Готовился начать труднейший путь, И с жалостью великое боренье Мне предстояло[12].

И, видя муки Ада, он изнемогает в этом борении:

Великая меня смутила жалость[13].

Сколько бы ни укорял его добрый вождь, Виргилий:

Ужель и ты – один из тех безумцев, Кто осужденным Богом сострадает? Здесь жалость в том живет, кто не жалеет[14] —

эти хитрые доводы разума не заглушают простого голоса сердца, и все-таки первое естественное чувство, при виде мук, – жалеть.

Здесь вздохи, плачи, громкие стенанья Звучали в воздухе беззвездном так, Что, внемля им, и я заплакал[15], Вид стольких мук так помутил мне очи, Что одного хотел я – плакать, плакать[16].

Вся душа его исходит в этих слезах, истаивает от жалости, как воск – от огня.

Самая невыносимая из всех человеческих мук – бессильная жалость: видеть, как близкий человек, или даже далекий, но невинный, страдает, хотеть ему помочь и знать, что помочь нельзя ничем. Если эта мука слишком долго длится, то жалеющий как бы сходит с ума от жалости и не знает, что ему делать, – себя убить или того, кого он жалеет. Кажется, нечто подобное происходило и с Данте, в Аду. Надо удивляться не тому, что он иногда почти сходит с ума от всего, что там видит, а тому, что не совсем и не навсегда лишается рассудка.

В последней, десятой, «Злой Яме», Malebolge, где мучаются фальшивомонетчики, такой был смрад от тел гниющих, как если бы все больные гнилой горячкой «из больниц Мареммы, Вальдикьяны и Сардиньи свалены были в одну общую яму»[17]. Кажется иногда, что сам Данте, надышавшись этого смрада, заражается гнилою горячкою Ада и, в беспамятстве бреда, уже не знает, что говорит и что делает.

«Кто ты?» – спрашивает он, нечаянно ударив ногой по лицу одного из замерзших в Ледяном Озере. Но тот не хочет назвать себя и только ругается кощунственно, проклиная Бога или диавола, мучителя.