В третьем круге Ада мучаются «богохульники», под вечным огненным дождем.

И падали на всю песчаную равнину Так медленно те огненные хлопья, Как снег в безветренном затишье Альп... ...И вспыхивал от них песок, как трут, Под выбивающим огонь кремнем... ...И я спросил учителя: «Кто этот, Там на песке простершийся, огромный?»

Смертный человек, один из семи вождей Фиванских, Капаней, так же, как Фарината, скованному титану Прометею подобен.

Кто такие Титаны? Злые ли демоны? Нет, древние боги, оклеветанные жертвы новых богов, человеколюбцы и страстотерпцы, такие же, как все невинные «мученики» Ада.

Дети Небес и Земли, венчанные славой, Титаны, Пращуры пращуров наших, живущие в Тартаре темном. Вы – родники и начала всей страждущей твари, —

молятся им Орфики[24].

...И, услыхав, что говорю о нем, Он закричал: «Каков я был живой, — Таков и мертвый! Пусть же утомит Бог кузнеца, чьих молний остриями Я был пронзен, в мой день последний... Пусть истощит все молнии громов, — Он радостного мщенья не узнает!»

В древнего Титана вырастает Капаней, а Виргилий умаляется в смиренного монашка Доминиканского ордена.

«О, Капаней, гордыней непреклонной Ты сам себя казнишь: за ярость ярость Неутолимая, – вот злая казнь, Тебя достойная!» И, обратившись Опять ко мне, он продолжал спокойней: «Там, на земле, он Бога презирал, И здесь, в аду, все так же презирает»[25].

Бог, человеконенавистник и человекоубийца, творец двух адов, временного и вечного, – не Бог, а диавол: такого мнимого Бога презирать – значит Истинного чтить. Если это Данте не понимает умом, то сердцем чувствует; если в душе своей, «дневной», в сознании, – он с Виргилием, то бессознательно, в душе «ночной», – с Капанеем; только правоверный католик – с тем, а с этим – нечто большее. «Было в душе моей разделение». Не было в нем никогда большего «разделения» – раздирания, растерзания души, чем это.

Может быть, и Ахилл, «сражавшийся из-за любви до смерти», так же невинно страдает в Аду, как смертный титан, Капаней[26].

Медленно проходит мимо Данте и другого великого, из-за любви страдальца, Язона царственная тень:

Скорбит, но мнится, никакая скорбь Из глаз его исторгнуть слез не может: Такое все еще величье в нем[27], —

говорит восхищенный Виргилий, как будто восхищаться величьем осужденных Богом – не такое же «безумье», как их жалеть.