Данте борется с Анти-Данте и побеждает его не только в конце «Монархии», но и во всей книге, особенно там, где подчиняет бытие народное бытию всемирному. Воля к подчинению обратному – бытия всемирного народному есть воля к вечной, братоубийственной войне народов – самоистребление человечества. Это понял Данте, и в этом он ближе к будущему, чем люди наших дней, не наученные опытом первой великой войны и готовящие вторую, последнюю, – вероятный конец европейской цивилизации в новом Ледниковом периоде. Целые народы бесятся, как животные – в припадке водобоязни, в том повальном умственно-нравственном помешательстве, которое мы называем «национализмом», «расизмом»; кровь целых племен воспаляется, как от укуса тарантула, от лютой похоти к самим себе. Часть хочет быть целым, племя – всеплеменем, народ – человечеством, и все, что стесняет этот чудовищный рост его, хочет истребить так же необходимо-естественно, как пламя лесного пожара истребляет сухой лес.

Миру погибнуть или спастись – значит сейчас больше, чем когда-либо, выбрать одно из двух: или вечную войну, в бытии только народном, национальном, или вечный мир в бытии всемирном. Это первый понял Данте не отвлеченно-умственно, а религиозно-опытно; он первый победил, в XIV веке, то, чего мы все еще не можем победить в XX – узкую народность, «национализм»; первый понял он, что нет мира для отдельных народов: они погибают, если живут для себя и в себе, – спасаются только в человечестве. И это тем удивительнее, что век Данте совпадает с ранней, еще свежей весной, prima vera, того бытия народного, национального, чья летняя засуха теперь попаляет весь мир; это тем удивительней, что первый великий отчизнолюбец, патриот новых времен, – Данте. Родины больше, чем он, никто никогда не любил; больше никто за нее не страдал. И вот все-таки имеет он силу выйти из бытия народного во всемирное. Надо было так любить отечество и так страдать за него, как он, чтобы иметь право сказать: «Мир для меня отечество, mundus est patria»[5].

Данте, за семь веков до нас, как бы увидев воочию надвигающийся ужас Последней Войны, ее подымающийся из-под земли, взрывающийся ад.

«Странник, чего ты ищешь?» – «Мира! Pace!» – этот вопрос и ответ – вся жизнь и творчество Данте. Эту главную муку его в земном аду вечной войны, – неутолимую жажду мира, – верно угадывает Франческа да Римини – Беатриче Подземная:

О, милая, родная нам, душа... Владыку мира, будь Он нашим другом, Молили б мы дать мир тебе за то, Что пожалел ты нас в великой муке[6], —

вечной муке ада, где воздух «черно-красен», perso, как запекшаяся кровь вечной войны. Кажется иногда, что и мы дышим сейчас тем же «черно-красным» воздухом ада.

Проклял войну и мир благословил великий грешник Данте, как, может быть, никто из великих святых. «Мир всего мира», pax universalis, есть величайшее из благ для человечества. Вот почему пастухам (Вифлеемским) возвещены были свыше не богатство, не наслаждение, не почести, не долгоденствие, не здравие, не сила, не красота, а мир; pace. «Слава в вышних Богу, а на земле мир», – пело Небесное Воинство. Вот почему и Спаситель приветствовал людей словами: «Мир вам», – выражая тем, что единственное для них спасение – мир[7].

Данте понял, что главное дело Христа – царство Божие на земле, как на небе – есть вечный мир; понял, что сказать:

Мир оставляю вам, мир Мой даю вам; не так, как мир дает, Я даю вам (Ио. 14, 27), —

мог только Тот, Кто «победил мир» (Ио. 16, 33).

Так как отдельные народы и государства не могут никогда успокоиться на том, чем они обладают, но всегда ищут новых приобретений, то войны между ними бесконечны. «Чтобы положить им конец, уничтожить самую причину войны, нужно, чтобы на всей земле... было одно Государство (Монархия) и один государь, который, обладая всем и уже ничего для себя не желая, сдерживал бы подчиненных ему государей, вместе с их народами, в назначенных им границах так, чтобы между ними был вечный мир, расе», – слово это повторяется у Данте, как заклинание[8]. «Странник, чего ты ищешь?» – на этот вопрос отвечает устами Данте весь род человеческий: «Мира!» «Pace!»

Если война есть крайнее насилие – начало всех рабств, то вечный мир есть вечная свобода. Данте первый понял и это. Два для него святейших слова: «мир» и «свобода», – пламенеют в устах его одним и тем же пророческим духом. «Величайший дар Божий людям... свобода... В ней мы уже здесь, на земле, счастливы, как люди, и в ней же будем там (на небе) блаженны, как боги... Только в Монархии, род человеческий живет (свободно) для себя, ибо только ею устраняются все дурные, порабощающие людей, правления – демократии (в смысле Платоновой и Аристотелевой охлократии) и тирании[9]. Чтобы это понять, надо помнить, что будущая Дантова Монархия очень похожа на предсказанное в Откровении, „тысячелетнее Царство Святых на земле“, и что государь этой будущей Монархии есть таинственный „Вождь“, Dux, „Посланник Божий“, второй Освободитель мира, который мог бы сказать так же, как Первый:

Дух Господень на Мне; ибо Он... послал Меня... проповедовать пленным освобождение... отпустить измученных (рабов) на свободу (Лк. 4, 18).

Если так, то будущее Государство Данте есть не что иное, как им предсказанное, но не узнанное, Царство Божие, а будущий Государь – не узнанный Христос.