БУДУЩАЯ ЦЕРКОВЬ

Судьбы мира для Данте решаются где-то между будущим всемирным Государством и будущею Вселенскою Церковью, между «Градом человеческим» и «Градом Божиим», Civitas hominum и Civitas Dei, по Августину, – в каком-то их согласии или противоборстве. Но как относится, в религиозном опыте Данте, бывшая Церковь к будущей, – трудно понять, потому что мысли свои об этом он прячет, замуровывает в стену так же, как последние песни Рая, может быть, не только от страха Святейшей Инквизиции.

«До смерти огнем да сожжется», igne comburatur, в этом приговоре над Данте власти мирской – Флорентийской Коммуны, в 1302 году, повторяется суд власти церковной – папы Бонифация VIII:

этого хотят, этого ищут... там, где каждый день продается Христос[1], —

в Римской Церкви. В 1329 году, через восемь лет по смерти Данте, кардинал Бельтрандо дэль Поджетто сжигает «Монархию» и хочет сжечь кости Данте за «ересь». Медленно, в тоске изгнания, горел он и заживо на этом огне:

...Огонь тоски неугасимой Мне пожирает тело на костях[2].

Глухо осудит «Монархию» и св. Антонин Флорентийский (1389—1459)[3], а Тридентский Собор, в 1545 году, осудит ее уже громко[4]. Но вековая тяжба Данте с Римскою Церковью все-таки ничем не кончится: он не осужден и не оправдан. Так и остался нерешенным вопрос, кто он такой, – еретик или верный сын католической Церкви. Но может быть, лучше было бы для Церкви осудить его, чем сделать с ним то, что будет сделано, – не увидеть его, не услышать, забыть; потому что, надо сказать правду, как она ни странна и ни маловероятна: в Церкви так же или еще больше, чем в миру, Данте забыт. Мгновенный огонь костра был бы менее жесток, нежели этот вечный холод забвения; огненные гробы ересиархов – меньшая казнь, в аду, чем ледяные гробы «сынов Иудиных» – предателей.

Данте – «еретик» не осужденный. В чем же ересь его? А вот в чем.

«Некогда гнусная алчность, cupiditas, старейшин фарисейских осквернила древнее священство... и погубила возлюбленный город Давидов (Иерусалим)... Так и вы ныне... влечете за собой все стадо Христово в бездну погибели, – пишет Данте кардиналам Римской Церкви, после гибели императора Генриха VII. – Я, хотя и малейшая овца стада, никакой пастырской власти не имеющая, – все же милостью Божьей, есмь то, что есмь... и ревность по доме Его снедает меня... О, Святейшая Матерь, невеста Христова, каких ты себе детей породила, к стыду своему!.. Но знайте, Отцы, что не я один так думаю... И всегда ли все будут молчать, an semper et hoc silebunt?»[5] Здесь уже слышатся первые гулы того великого землетрясения, которое начнется, но не кончится в Реформации.

Логовом своим сделала Римская Церковь «то место, где каждый день продается Христос». – «Древняя Волчица», antica lupa[6], ненасытимая Алчность, проклятая Собственность, или, как мы сказали бы, «социальная проблема», решаемая навыворот, не человеком и Богом, а человеком и диаволом: вот главная для Данте причина того, что мир погибает во зле, и «род человеческий блуждает во мраке, как слепой»[7].

В небе седьмом, Сатурна, где бесчисленные Огни, души святых, нисходят по высочайшей лестнице, св. Петр Дамианский обличает Римскую Церковь.

«Доколе же, о Господи, Ты терпишь?» Так он сказал, и множество Огней, По лестнице сошедши, закружилось, И каждый круг их делал все прекрасней. И, подойдя к нему, остановились, И возопили столь великим воплем, Что я ни с чем его сравнить не мог бы, И слов не понял, – так был оглушен. И обратился, в изумлении, к той, Которая вела меня... Она, как мать На помощь к сыну, бледному от страха, Торопится, сказать мне поспешила: ...«О, если б ты услышал в этом вопле, Который испугал тебя, мольбу, То понял бы, что суждено тебе Святое мщенье Божие увидеть Еще до смерти»[8].

Так начинается Страшный Суд над Римскою Церковью, а кончается так: