Какого славного начала Какой позорнейший конец! О, Божий гнев, зачем же дремлешь ты?[10]

Если же Церковь христианская и глазом не сморгнула от этого Страшного Суда Петрова-Дантова, так же, как Церковь иудейская – от суда Иисусова, это не значит, что Страшный Суд Божий минует ее здесь еще, на земле, и там, в вечности.

Два затмения, – это в раю и то на Голгофе, – равны, потому что две меры зла – одного, искупленного в миру, и другого, еще не искупленного в Церкви, – тоже равны. Сыну Божию, Второму Лицу Троицы, нужно было сойти на землю, чтобы искупить грех Адама (вот почему он присутствует здесь); надо будет сойти и Духу Святому, Третьему Лицу, чтобы искупить грех Церкви. Так, в обоих искуплениях, тайна Трех совершается. Вот почему «славою Отцу, Сыну и Духу Святому» – Трем, – начинается все; и число Апостолов – три: Петр, Иаков, Иоанн; и все это происходит в третьей части «Комедии», в XXVII песне «Рая»: 2 + 7 = 9, а «корень Девяти, Три, есть начало всех чудес». По этой симфонии чисел, звучащей и здесь, как повсюду у Данте, из последних глубин и высот, – видно, как для него значительно то, что здесь происходит, и как было бы значительно для нас, если бы мы это поняли.

Тот же Страшный Суд над Церковью совершается и в Тридцать Первой, Второй и Третьей песне Чистилища (опять символика – музыка Трех), в видении, возвещающем конец Римской Церкви, столь жалкий и страшный, —

Что у креста Мария В лице немногим больше изменилась, Чем Беатриче – от того виденья. И мне она сказала так: «Знай, что Ковчег, разбитый Змеем, был, И нет его».

Vaso, «Ковчег» и Carro, «Колесница» есть Римская Церковь, а «Змей» – дьявол. Теми же словами, какими говорится в Откровении (18, 8) о Звере-Антихристе: «Зверь, которого ты видел, был, и нет его», – сказано и здесь, в «темной загадке Сфинкса», – трудно понять о чем, – только ли о Римской курии или о всей Римской Церкви; этого, может быть, сам Данте не знает, или не хочет знать, потому что это для него слишком страшно.

...Но пусть не думает виновный, Что казнь его минует навсегда. ...Я вижу звезды, Что возвещают миру близкий день И неминуемый, когда под знаком Пятьсот пятнадцати, Посланник Божий Убьет Блудницу вместе с Исполином, Прелюбодействовавшим с нею...

Что «Божий Посланник», messo di Dio, чье имя скрыто в тайнописи римских цифр DXV, DVX, DUX, Вождь, – есть Император будущей всемирной Империи – об этом легко догадаться. Но кто «Блудница», «Распутница», fuia, с «Исполином» Gigante, – только ли Римская курия, с французским королем, Филиппом Красивым, пленившим ее в Авиньоне, или вся Римская Церковь, с пленившим ее во всем мире Антихристом, – это понять трудно.

...Может быть, Твой ум смутит пророчество мое, Как темная загадка Сфинкса, но событья Развяжут этот крепкий узел скоро... Запомни же слова мои и так, Как слышал от меня, их возвести живущим[11].

Людям наших дней так же трудно понять, что скрыто в этой «темной загадке», enigma forte, как сыновьям Данте трудно было догадаться о замурованных в стене песнях «Рая». Но, может быть, это скучное для нас видение-аллегория с такою же каменною жестокостью геральдических образов, как в родословных щитах, скрывает более драгоценное сокровище, чем бедная камышовая плетенка в том углублении стены, где замурованы были песни «Рая».

Новая Церковь – этих двух, казалось бы, нужнейших и все решающих слов Данте не произносит ни здесь и нигде, может быть, не только от внешнего страха Инквизиции, но и от внутреннего, – тягчайшей ответственности, падающей на тех, кто произносит эти слова, «не для созерцания, а для действия». Но если Церковь не может не быть в мире всегда, потому что слово Господне: «Церковь Мою созижду... и врата адовы не одолеют ее» (Мт. 16, 18), – не может не исполниться, то конец бывшей Церкви есть начало Будущей. «Был ковчег, и нет его», значит: «Нет старой Церкви – новая будет». Если Данте не говорит о Будущей Церкви, то, может быть, не потому, что мало думает о ней, а потому, что слишком о ней думает и мучается ею; так же не говорит об этом, как о своей земной любви к Беатриче Небесной. Если явное, только земное лицо Комедии есть восстание на Римскую Церковь и Страшный Суд над нею, то лицо ее тайное, земное и небесное вместе, есть пророчество о будущей Вселенской Церкви.

Данте, записывая бывшее ему видение о конце Римской Церкви, не мог не вспомнить того, что слышал, лет двадцать назад, во Флоренции, от учителей своих в школе Санта-Кроче, двух нищих братьев св. Франциска, Пьера Джиованни Оливи и Убертино да Казале, учеников Иоахима Флорского, о «явлении Новой Церкви», Novae Ecelesiae fundatio, в Третьем Царстве Духа»[12].

«Ангельский Учитель», Doctor Angelicus, св. Бонавентура, в четвертом небе Солнца, где находится и св. Фома Аквинский, другой учитель Данте, указывает ему на Иоахима Флорского:

Вот Иоахим, игумен Калабрийский, Пророческим наитьем одаренный[13].