И обратясь к Виргилию, с таким же Доверием, с каким дитя, в испуге Или в печали, к матери бежит, — Я так сказал ему: «Я весь дрожу; Вся кровь моя оледенела в жилах: Я древнюю любовь мою узнал!» Но не было Виргилия со мной, Ушел отец сладчайший мой, Виргилий... И даже светлый рай не помешал Слезам облить мои сухие щеки И потемнеть от них лицу. – «О, Данте, О том, что нет Виргилия с тобой, Не плачь, – сейчас ты о другом заплачешь!» Она сказала, и, хотя не видел Ее лица, по голосу я понял, Что говорит она, как тот, кто подавляет Свой гнев, чтоб волю дать ему потом[18].

«Гнев» – «презренье», «жестокость», «явленное в ней презренье и жестокость замыкают уста мои».

Вдруг Ангелы запели.

«Зачем его казнишь ты так жестоко?» — Послышалось мне в этой тихой песне[19].

Но Беатриче не слышит песни и продолжает казнить – обличать его.

...Каждым словом Вонзая в сердце острие ножа, Чей даже край его так больно резал...[20] ...«Что, – больно слушать? Так подыми же бороду, в глаза Мне посмотри, – еще больнее будет!» — Она сказала. Налетевшей буре Когда она дубы с корнями рвет, Противится из них крепчайший меньше, Чем я, когда к ней подымал лицо И чувствовал, какой был яд насмешки в том, Что «бородою» назвала она Лицо мое[21].

«Яд насмешки», il velen de l’argomento; ядом этим отравлен в сердце «вонзаемый нож».

В эту минуту, мог бы он вспомнить здесь, на небе, как там, на земле, в доме новобрачной, «смеялась эта Благороднейшая Дама» над ним, вместе с другими дамами; тем же «ядом» отравляла нож, «вонзаемый в сердце». «Если бы знала она чувства мои, то пожалела бы меня?» Нет, не пожалела бы, потому что любила, а любовь сильнее жалости. Этого тогда не понял он, – понял теперь, когда уже поздно.

...Суровой, Как сыну провинившемуся – мать, Она казалась мне, когда я ощутил Вкус горькой жалости в ее любви[22].

Горькою кажется жалость тому, кто познал сладость любви. Он и это почувствует, когда уже будет поздно и когда вся глубина любви его осветится страшным светом смерти.

...Верный путь Тебе указан был моею смертью: Не мог найти в природе и в искусстве Ты ничего, по высоте блаженства, Подобного моим прекрасным членам, Рассыпавшимся ныне в тлен и прах[23].

О смертном теле своем как будто жалеет бессмертная: в этом опять Беатриче Небесная подобна сестре своей, земной и подземной, – Франческе:

Любовь, что благородным сердцем рано Овладевает, овладела им К недолговечной прелести моей, Так у меня похищенной жестоко, Что все еще о том мне вспомнить больно...

В эту минуту Данте чувствует, может быть, что не она к нему была «безжалостна», а он – к ней.