Так отвечает Данте на буллу папы Бонифация VIII о земном владычестве Римского Первосвященника: Unam Sanetam. Вот когда перестает он наконец только думать, смотреть – «созерцать» и начинает «действовать». – «Новая жизнь начинается» для него, уже в порядке не личном, а общественном, не в брачной, а в братской любви.

После года 1283-го, второй, для Данте, роковой и благодатный год, – 1300-й. В этом великом для всего христианского мира юбилейном году совершится сошествие Данте в Ад. Будучи в Риме, мог он видеть, как, в базилике Петра, над оскверненной могилой «нищего рыбаря», там, «где каждый день продается Христос», жадные дети «древней Волчицы», римские священники, с раннего утра до поздней ночи, загребают деревянными лопатками груды золотых, серебряных и медных монет – плату за продаваемые паломникам отпущения грехов[8]. Что испытал тогда паломник Данте, – в сознании своем, правовернейший католик, бессознательно было мятежнее, может быть, и «революционнее», нежели то, что, через двести лет, испытает паломник Лютер. Вот о чем Данте скажет себе и миру:

Знай, что сломанный Змием (Диаволом) ковчег (Римской Церкви) был, и нет его, —

по слову Откровения:

зверь, коего ты видел, был и нет его, fuit et non est[9].

Медленно, трусливо и жадно, как ворон, приближается к человеку еще не мертвому, но умирающему, – приближался осенью 1301 года, к беззащитной, внутренней войной раздираемой Флоренции Карл Валуа, «миротворец». То, что, за пять лет, предвидел Данте, теперь исполнялось. Чувствуя себя обреченными, Белые решили отправить посольство к папе, чтобы принести ему повинную и умолить не отдавать несчастного города чужеземному хищнику.

Если Данте, злейший враг папы, только что едва не отлученный от Церкви, согласился быть одним из трех послов, отправленных в город Ананью, где находился тогда Бонифаций, то этим он выказал великое мужество и жертвенный дух в служении родине[10]. «Если я пойду, кто останется? Если я останусь, кто пойдет?» – сказал он будто бы после минутного раздумья, когда ему предложено было участие в посольстве[11]. Слово это запомнили и поставили в счет его «безумной гордыне». Если он этого и не говорил, то, вероятно, мог так думать и чувствовать. Но гордыни здесь не было, а был ужас одиночества: в этом деле, как в стольких других, он чувствовал, что не только во Флоренции, но и во всей Италии, во всем мире, он один знает, что в мире будет.

Данте и Бонифаций встретились в Ананье, как два смертельных врага в поединке, – таких же здесь, в Церкви, как там, в Государстве, – великий пророк Духа, Алигьери, и «большой мясник», Пэкора.

«Дети мои, зачем вы так упрямы? – говорил будто бы папа трем флорентийским послам, с глазу на глаз, приняв их в тайном покое дворца. – Будьте мне покорны, смиритесь! Истинно вам говорю, ничего не хочу, кроме вашего мира. Пусть же двое из вас вернутся во Флоренцию, и да будет над ними благословение наше, если добьются они того, чтобы воля наша была исполнена!»[12]

«Мира хочу» – каким оскверненным, в устах великого Антипапы, маленького Антихриста, должно было казаться Данте это святейшее для него слово: «мир», pace!

До крови однажды разбил Бонифаций лицо германского посланника, ударив его ногой, когда тот целовал его туфлю[13]. Если бы он так же ударил и флорентийского посланника, Данте, то было бы за что, в прошлом и в настоящем, особенно же в будущем: ни один человек так не оскорблял другого, в вечности, как Данте оскорбит Бонифация. Странное видение огненных ям, в аду, куда низринуты будут, вниз головой, вверх пятами, все нечестивые папы, торговавшие Духом Святым, – может быть, уже носилось перед глазами Данте, когда он целовал ноги Бонифация.

Торчали ноги их из каждой ямы, До самых икр, а остальная часть Была внутри, и все с такою силой Горящими подошвами сучили, Что крепкие на них веревки порвались бы... Над ямою склонившись, я стоял, Когда один из грешников мне крикнул: «Уж ты пришел, пришел ты, Бонифаций? Пророчеством на годы я обманут: Не ждал, что скоро так насытишься богатством, Которое награбил ты у Церкви, Чтоб растерзать ее потом!»[14]

Двое посланных отпущены были назад, во Флоренцию, а третий, Данте, остался у папы, в Ананье или в Риме, заложником, и только чудом спасся, как пророк Даниил – из львиных челюстей.

1 ноября 1302 года, в день Всех Святых, входит во Флоренцию с небольшим отрядом всадников Карл Валуа, – маленького Антихриста «черный херувим» и, подняв, через несколько дней, жесточайшую междоусобную войну в городе, опустошает его огнем и мечом[15].