— Батюшка, как вам книг не жалко?

— Да у меня их полный сарай, от полу до потолка все книгами завалено. Были времена, я видел: везёт лошадь воз книг. Спрашиваю у мужика, куда везёт. Отвечает: «Сжигать!» А я возьму лошадь под уздцы, да заверну её к себе во двор, да все книги у себя и спрячу, ведь все духовная была литература, из монастырей.

Таков был отец Василий. А говорил проповедь долго, но слушателей не захватывал. Бывало, разбредутся старухи по закоулкам, рассядутся по лавкам, о чем-то своём толкуют. у[ глухи они, и стары. Молодёжи и мужчин в храмах в те годы совсем не было, а старухам не по уму было понять отрывки из богословской литературы, которые, вынимая из кармана и во множестве разложив на аналое, прочитывал восторженным голосом отец Василий.

Вскоре начали против него писать письма, сначала архиерею. Отец Василий затягивал иногда индивидуальную исповедь, от чего служба и начиналась, и кончалась поздно. У всякого человека можно найти недостатки, а к осуждению мы привыкали. Говорю «мы», потому что и я сама была грешна в этом, смеялась и раздувала в рассказах промахи в поведении священников. (Читающие, помолитесь, чтобы простил мне Бог!). Даже однажды я поехала с делегацией к архиерею, но, слава Богу, мы не попали к нему на приём. Однако отца Василия Аникина вскоре заменили другим священником. Но гнев Божий постиг нашу церковь: вся макушка вместе с крестом, куполом и шейкой под ним сгорела ночью от удара молнии. А отца Василия перевели в село Душоново, километрах в тридцати от Гребнева. В последующие годы мы ездили к нему на престольные праздники, а он нередко посещал нас.

Паломничество в Стромынь

В день Казанской иконы Божией Матери (июль 48-го года) мы с мужем решили поехать на престольный праздник села Стромынь, которое от Гребнева километрах в тридцати. Дьякон мой, отслужив обедню и позавтракав, тотчас же без отдыху собрался в путь. Я в эти первые месяцы замужества старалась, где можно, сопровождать его. Проехали мы на автобусе до Душонова, а потом надлежало нам пешком ещё около двенадцати километров шагать. Два километра мы шли по жаре через поле, а дальше углубились в лес. Извилистая узкая дорожка поросла высокой травой, не было заметно на ней даже колеи от телег. Лес высокой стеной или густым кустарником поднимался от нас справа и слева, от стены до стены было метра полтора. Под ногами чистые, прозрачные лужи, а кое-где в низинах — вода почти до колен. Мы разулись, с удовольствием шли босиком, путаясь в траве и цепляясь за мокрые ветви высоких кустов. Я никогда и не предполагала, что в Подмосковье есть такие дебри. На протяжении всей дороги мы не встретили ни души, нигде не было ни полянки, ни строения — лес и лес! Шли мы весело, быстро. Дьякон мой торопился, боялся опоздать ко всенощной, на которую был приглашён. Служил Володя великолепно: громко, ясно, без поспешности. Его приятный тенор радовал сердца и вдохновлял к молитве. Вот и начали его приглашать повсюду (до прихода к власти Хрущёва это разрешалось).

Наконец мы вышли на вырубку: широкая просека была вся в пнях и брёвнах, где-то близко шумела электропила. Вдали показалась колокольня. Муж предложил мне отдохнуть на брёвнышках, а сам чуть не бегом поспешил к храму — время было на исходе. Как же мне обидно стало, что он меня одну оставил, я чуть не плакала, но сил идти не было. Отдохнув, я пошла уже тихо, решив, что к службе я уже все равно опоздаю. Каково же было моё удивление, когда из дверей сторожки мне навстречу вышло человек семь священников, а с ними и мой дьякон.

«А вот и моя матушка!» — весело сказал Володя, указывая на меня. Тут посыпались приветствия, поздравления с праздником... Настоятель храма провёл меня на террасу и сказал: «Мы только что подзакусили перед всенощной, вышли толпой и наткнулись на вашего дьякона. Мы обрадовались ему, повернули назад и ещё раз уселись за трапезу. Второй раз выходим — матушка перед нами! Ну, уж вы тут сами угощайтесь, отдыхайте и приходите к нам в храм».

Ночевали мы в сторожке. А утром после обедни меня поразил торжественный крёстный ход. Шли около километра по селу, по полю, шли к развалинам древнего монастыря, которого и следа-то не осталось, лишь кое-где среди поля виднелись глыбы камня и кирпича. Тут под спудом находился гроб святого Саввы Стромынского, которого здесь почитали. К нему и шёл на молебен народ. Шли с иконами, с хоругвями, с пением. Духовенство все в блестящих рясах, народ, разодетый в пёстрые платки и яркие платья. Солнце палило, а мы все шли, шли... Дороги в ямках, в кочках, в лужах, но людям нипочём: идут бодро, стараются не только приложиться к чтимой иконе, но и «нырнуть» под неё. Для меня все это было ново и непонятно. Молитва для меня была — беседа с Богом один на один, в тишине,, смиренно сосредоточившись, а тут — шум, толкотня, потом застолье с водкой, вином и шутками... Разве это угодно Господу? Свершилась святая Его воля. Вскоре приход в Стромыни был закрыт лет на сорок, но храм не был разграблен и снова открыт в 1992 году.

«Там убоятся они страха, где нет его...»

(Пс. 13, 5)

В июльскую жаркую пору случилось однажды дьякону и священнику посетить отдалённое километров на шесть село, где просили отпеть покойника. Там был разрушенный до основания храм, а вокруг этого места — кладбище, где продолжали хоронить. Священником был тогда отец Иоанн, старый, лет восьмидесяти. В годы преследований он работал садовником, видно, потому и уцелел. Подали телегу, собрали облачения, кадило, свечи и уехали. Отпели, захоронили покойника, пошли кушать — на поминки. Народу было много, угощали сытно, пили, вина не жалели. Дьякон стал напоминать разгулявшимся мужикам, что пора бы им подать лошадь с телегой, ведь батюшка старый, устал. «Ладно, дома будете», — был ответ. Наконец распрощались, сели и поехали. Возчик был сильно пьян и весел. Лошадка бежит, парень поёт... У леса дорога расходится, парень дёргает вожжи — лошадь сворачивает в сторону.