падения, кусты, за которые можно цепляться... Так здорово, так интересно! А Митя и Витя сидят злые, нахмуренные. Нам смешно: "Почему вы сердитые друг на друга? Ведь игра была добровольная: не хочешь — не лезь, сиди..."» Так удивлялись на двоюродных братьев мои ребята.

Я все понимала и радовалась добродушию и обоюдной любви моих детей. Благодать Божия не оставляла их даже в добровольных схватках, даже в удалых, шумных играх. А у племянников, которые в эти годы уже не ходили в храм и не молились, не было охраняющей их от зла силы Божией, поэтому после «боев» Митя и Витя становились мрачные и озверелые. Соколовы не стали брать их с собой. Отец Владимир однажды увидел тело Серафима, когда сын переодевался.

— Почему ты весь в синяках и ссадинах? — спросил отец.

Симочка с улыбкой ответил:

— Мы играем так на круче. От Кольки все перетерплю.

Отец Владимир и дети

Нам оставалось только благодарить Господа за ту любовь, которую Он дал в сердца нашим сыновьям. Ни в детском, ни в отроческом, ни в юношеском возрасте Господь не попустил гневу или даже раздражению коснуться их душ. Ссор у нас в семье вообще не бывало. Видно, молитвы родителей да отца Митрофана, благословившего наш брак, хранили нас. Детей наших всегда тянуло друг к другу. Мы с радостью наблюдали, как они советуются друг с другом, обсуждая дела и т. п. Ни раздражения, ни зависти, ни злобы. Вспоминаются слова из послания апостола Павла: «Любовь не раздражается, не превозносится, не мыслит зла... все покрывает, всему верит...» (см. 1 Кор. 13, 4-7).

Между женщинами и у нас в семье бывали стычки: шумим, упрекаем друг друга, сердимся... Видно, в меня дочки, не в отца. Муж мой никогда не выходил из себя. Бывало, мы с ним разойдёмся во мнениях, я настаиваю на своём, он противоречит. Но чуть я погорячусь, Володя уходит. А если он сердился, то не смотрел на меня. А я ловила его взгляд, старалась заглянуть ему в глаза. И если это удавалось, то точно искра любви вспыхивала между нами, нас уже тянуло друг к другу.

И не было в жизни большего счастья, как сидеть рядом, чувствуя благодать Божию, которая соединяет нас на земле. А будущий век ещё закрыт от наших взоров, не знаем ещё, куда определит нас Господь, надеемся на Его милосердие. А в этом мире грехов у нас было много, идёт ещё пора их искупления.

Отец Владимир мой никогда не читал детям что-либо из Священного Писания, никогда не давал длинных наставлений — в общем, в философию не пускался. Но он действовал на детей своим примером жизни: добросовестно относился к служебным обязанностям, к семье. Никогда он никуда не опаздывал, никогда никому не отказывал, ссылаясь на занятость или нездоровье. Никто никогда не слышал от батюшки бранного слова. Но если он сердился, то голос его менялся: рявкнет басом, так что всех дрожь проберёт. Не терпел он разговоров на клиросе, не терпел беспорядков. В церкви его боялись, особенно когда он последние двадцать пять лет был настоятелем. Дома тоже дети боялись раздражать отца, слушались всегда беспрекословно. Вечером муж говорил мне:

— Пойдём попьём чайку в тишине. А я ему в ответ:

— Да ведь ещё ни один не спит, сейчас шум поднимут. Отец:

— Я вот им!