Простите за длинное письмо!!!

Сегодня (уже 8/Х), перед тем как посылать книгу, зашла еще раз в тот магазин, где сказали что «была — и продали», и спросила, такая ли у них была, они сказали — такая, и что другой вообще не существует! Книгу я посылала не из дома, так что мой адрес не изменился, все тот же, как Вы мне все время писали.

======================================

о. Александру

(не спешно)

…Стараюсь следовать Вашему всегдашнему совету: «главное — не отступать» — и этим побеждать — а второй совет «лучше чаще» — свои сомнения в таинстве, которые иногда все еще проскакивают — и идти, и идти… А как помог и помогает С. О.![41] если бы он знал (писала Вам о его подарке, но я его лично не знаю и никогда не видела). Но я хочу Вам изложить «историю» этих сомнений, которые, конечно, отчасти связаны с окружающей атмосферой, а отчасти — с ней (о ней я писала Вам в самых первых своих письмах, когда только что познакомилась с Вами, но Вы тогда не обратили внимания). Вы знаете, как было дело в Сергиевом Подворье, «наместником» которого был архим. Иоанн, старик-вдовец, из свечников, совершенно не духовный человек, в то время как директором академии был сперва Вл. Вениам., потом — о. С., и каковой в продолжение всей жизни в Париже страдал от этого «наместника», и только спасался на своих ранних литургиях, которые тот иногда милостиво разрешал. И вот когда о. С. был болен, зашел разговор о его причащении — и у нас было впечатление, что он не хочет, чтоб арх. И. приходил его причащать. Это была первая трещина в моей вере в Таинство. А потом я ее поддерживала последними словами героя романа Мориака «Le cure de Campagne»[42], когда он умирает и не удается прич., он говорит: «tout est grвce"[43]. И с этим «tout est grвce» жила я годами, хотя первое вр. до «отхода» — все же причащ., а потом и перестала, до уже Москвы. И все прочее…  ----------- 

...По моему, Вы (и многие) идеализируете то, что Вы называете «ренессанс» — конечно, отдавая все должное — не могу не смущаться тем, что наблюдала, и хочу Вам рассказать. Вл. Евлогий говорил о Сергиевом Подворье, верней — об академии: «там все против всех» (среди профессоров). Очень грустно. Конечно, были исключения. Но все же — где же «по тому узнают, что вы Мои ученики, что любовь имате между собою.»?[44] 

…Страничка из моей биографии: Вы, конечно, понимаете, что мои отношения с Ел. Ив. (женой о. С.) не могли быть ровными. И вот еще до болезни о. С. она вообще была все время уже полу-больна, — и вот ей было очень уже плохо, и она прямо угасала, до того уже ждали ее конца, что мы с о. С. даже обсуждали, где поставить гроб. И она была вдруг такая тихая, кроткая, как никогда не была. О чем-то спросила ее дочь — «ты, может быть, не хочешь, чтоб это сделала Юля?» Она ответила: «Нет! нет! пусть она! Я теперь совсем иначе к ней отношусь. Я ее 17 лет не видела, и вдруг увидела по-настоящему…» Это было замечательно. И вдруг, после этого всего, она не умерла, а стала жить, и стала очень злой, и ее злость еще умножали ее окружавшие и в ней ее поддерживали (потом она пережила о. С. на Ѕ года, и в конце концов умерла на моих руках, в день их свадьбы 14 января, хотя перед тем окружавшие ее до того меня изводили, что я даже хотела совсем бросить и уехать)…

…Тут меня интересует, кроме всего прочего — проблема, так как аналогичный случай умирания, а потом жизни совсем с другой, очень плохой, аурой, был у меня с одной соседкой, и прямо впечатление, будто души их умерли тогда же, а тело с какой-то злой силой осталось жить?

…Посылаю Вам, для Вашей коллекции, фото — иконостас Сергиева Подворья. Но необходим комментарий: Стеллецкий никогда икон не писал! Он делал «декорации в древнерусском стиле»! Поэтому надо точно знать, как он расписал этот храм в Сергиевом Подворье. Доски были приготовлены с «ковчегом», все честь честью залевкашено, и он, масляной краской, писал на этих досках фигуры, оставляя место для лика. Это была типичная декорация. И на этих местах, оставленных для лика, княжна Львова (забыла ее имя!) писала лики. Для меня такая работа совершенно непонятна! Когда я работаю — я ловлю себя на том, что иногда переделка какой-нибудь складки на одежде, или движение руки, меняет выражение лика. Что касается внешних обстоятельств его работы — может быть, говорить не надо, т. к. «de mortum aut bene aut nihil»[45], — но с ним было очень трудно столковываться, и по всему своему складу он был очень чужд о..Сергию — работал он, действительно, даром, т. е. получал комнату и его кормили, но когда он все кончил, и его попросили уехать, т. к. комната нужна была для канцелярии — был дикий скандал.  --------------- 

Мы не любили этот иконостас — холодный, ничего не выражавший, кроме этой стихии стилизации древнерусского искусства. Мы молились по-настоящему перед большой старой иконой Божией Матери, утвержденной отступя от иконостаса (она в фото не попала, она ближе), или перед иконой преп. Сергия на аналое справа. Но его декоративные решения входа, столбов, потолка были изумительно хороши.

Решила Вам послать Тейяра, Вам нужнее, старушке его переводить нельзя давать, она не хочет, еле добилась перевода того, а и он пропал у Лены. Вы найдете кого-нибудь, кто переведет.

Если Вы хотите мне сделать какой-то подарок, мне бы больше всего хотелось «Жизнь в церкви» I и II (III у меня есть, т.е. «Руководство»)[46], то хоть бы они были (я их не видела) самые элементарные — мне очень нужно — не для себя ведь только, — то пошлите к Светлане, с Катей или Володей, а она уж мне пошлет, когда будет у нее случай, вот был недавно — и у нее ничего от Вас не было. Еще очень бы хотелось тетины воспоминания.

А вот со святыми, которых просите рисовать — давно обещали обязать этих молодых разыскивать хоть самое краткое житие, и мне слать, вот Исаака все еще не имею и потому не нарисовала.  --------------