Нортмур-Роуд, 20, Оксфорд

Дорогой мой!

Нынче утром получили от тебя еще одно микрофильмированное письмо, как раз накануне твоего отъезда в Стандертон….. Мне ужасно приятно, что главы ты одобрил. Как только получу их назад, вышлю тебе следующую порцию; на мой взгляд, она еще лучше («О кролике, тушеном с травами», «Фарамир», «Запретная заводь», «Дорога до перепутья», «Лестницы Кирит Унгола», «Логово Шелоб» и «Выбор мастера Сэмуайза»)…..

Дома новостей немного. В Оксфорде света становится все больше. С окон постепенно снимают затемнение; на Банбери-Роуд — фонари в два ряда; а кое-где в переулках — обычные фонари. В четверг вечером отправился к «Инклингам» и, представляешь, впервые за пять лет ехал при свете, прямо как в мирное время, до самого Модлина. Были оба Льюиса и Ч. Уильямс; в придачу к приятной беседе — вот уже много лун был лишен-такого удовольствия, — послушали последнюю главу из книги Уорни, статью К. С. Л. и длинный образчик его перевода из Вергилия[179]. Домой отправился уже за полночь, часть пути прошел вместе с Ч. У., и разговор зашел о том, как трудно понять, что общего в понятиях, ассоциируемых со свободой в нынешнем значении этого слова, — если в них вообще есть нечто общее. Я в наличие этого общего не верю; само слово настолько затаскано пропагандой, что уже утратило какую бы то ни было значимость для разума и превратилось просто-напросто в дозу эмоций, стимулирующую накал страстей. В большинстве случаев оно вроде бы подразумевает следующее: те, кто над тобой стоит, должны говорить (от рождения) на том же самом языке — вот все, к чему в конце концов сводятся все запутанные представления о расе или нации; а в Англии — о классе, если на то пошло….. Разумеется, западные военные новости изрядно занимают наши умы; но тебе они известны ничуть не хуже, чем нам. Тревожные ныне времена, невзирая на преждевременное ликование.

Закованные в броню парни пока еще в гуще событий, и полагают (сдается мне), что гущи еще много будет. Не понимаю я позиции Би-би-си (а также и газет — так что, видимо, главный источник — М[инистерство] И[нформации]): утверждается, что немецкая армия — это разношерстное сборище маркитантов и деморализованных неудачников, при том, что, судя по их же отчетам, эта армия оказывает яростнейшее сопротивление отборнейшим, превосходно экипированным войскам (а они и впрямь таковы), лучше которых в жизни не выходило на поле битвы. Англичане гордятся (или гордились раньше) своей способностью «вести себя спортивно» (что означает, между прочим, отдавать противнику должное); впрочем, один раз побывав на футбольном матче между командами высшей и первой лиги, убеждаешься, что умением вести себя спортивно обладают отнюдь не большинство обитателей этого острова. Однако грустно видеть, как наша пресса раболепствует и пресмыкается, прямо как Геббельс в его лучшие времена, вопя, что, дескать, любой немецкий командующий, который еще держится в этой отчаянной ситуации (при том, что это сопротивление со всей отчетливостью идет на пользу военным нуждам его стороны), — не иначе как пьяница и одураченный фанатик. Не вижу особой разницы между нашим общим настроем и пресловутыми «идиотами-военными». Мы отлично знаем, что Гитлер — вульгарный, невежественный хам, в придачу к прочим своим недостаткам (или их источнику); но при этом на свете полным-полно в. и н. хамов, которые по-немецки не говорят и которые в подобных же обстоятельствах продемонстрировали бы большинство гитлеровских характеристик. Вот в местной газете была основательная такая статья, которая на полном серьезе призывала к последовательному уничтожению всей германской нации: дескать, после военной победы иной образ действий просто немыслим; потому что, изволите ли видеть, немцы — они что, гремучие змеи, и в упор не видят разницы между добром и злом! (А как насчет автора?) Немцы столь же вправе объявлять поляков и евреев подлежащими уничтожению паразитами и недочеловеками, как мы — выбирать для этой цели немцев; иначе говоря, ни малейшего права у нас на это нет, что бы они ни натворили. Разумеется, здесь все еще ощущают некоторую разницу. На статью был ответ; ответ тоже напечатали. Вульгарный, Невежественный Хам пока еще не сделался большой шишкой; однако ж на этом родном зеленом острове у него на это куда больше шансов, нежели прежде. И обо всем об этом ты отлично знаешь. И все же не ты один хочешь порою выпустить пар и побушевать; а уж если я открою клапан, пару будет столько, что в сравнении с ним (как говаривала Королева Алисе) все это — еще цветочки. И ничего тут не поделаешь. Нельзя сражаться с Врагом при помощи его же Кольца, не превращаясь во Врага; но, к сожалению, мудрость Гандальва, похоже, давным-давно ушла вместе с ним на Истинный Запад…..

Северо-западный ветер над Па-де-Кале унесся прочь, и у нас вновь — погожий сентябрьский денек, серебристое солнышко мерцает в вышине сквозь клочья облаков, что все еще довольно быстро летят с с.-з. Надо постараться управиться с «Перлом» и бросить его в алчную утробу Бэзила Блэкуэлла[180]. Но на меня тут накатила осенняя жажда странствий: как бы мне хотелось отправиться в путь с рюкзаком за плечами, не ставя себе никакой определенной цели — кроме череды тихих гостиниц. Одно из чересчур давно откладываемых удовольствий, которые непременно надо пообещать себе, когда Господу будет угодно освободить нас и позволить нам воссоединиться, — как раз вот такая пешая прогулка, желательно в гористом краю, неподалеку от моря, где шрамы войны, порубленные леса и расчищенные бульдозерами поля не так бросаются в глаза. Инклинги уже договорились, что отпразднуют победу — если, конечно, до нее доживут, — арендовав деревенскую гостиницу по меньшей мере на неделю и проведя это время исключительно за пивом и беседами, на часы даже не глядя!… Да пребудет с тобою Господь, да направит он тебя всегда и везде.

С любовью — твой родной папа.

082 Из микрофильмированного письма к Кристоферу Толкину 30 сентября 1944 (FS 52)

Мы втроем только что вернулись сквозь дождливый вечер золотого дня из драмтеатра, с крайне жалкой постановки «Оружия и человека»: устарела пьеска, однако! Я встретил (в театре, с Ч. Уильямсом) достойную даму, которая перепечатывает «Кольцо», и надеюсь, что вскорости вышлю тебе еще. Не думаю, что стал бы писать дальше, если бы не надеялся показать это все тебе. В данный момент занимаюсь переработкой; не могу продвигаться дальше, не освежив в памяти все предыдущее. Помнишь главу «Король Золотого Чертога»? Выглядит неплохо, теперь, когда «отлежалась» и можно взглянуть на нее беспристрастно.

083 Из письма к Кристоферу Толкину 6 октября 1944 (FS 54)

Неделя выдалась на удивление интересная. Сам знаешь, как, нежданно-негаданно обнаружив в старом кармане позабытый Щиллинг, начинаешь чувствовать себя едва ли не богатеем, — даже если в тот момент и не на мели. И я вовсе не о том, что заработал около 51 фунта на возне с кадетами во время каникул, хотя и это неплохо. Я про то, что у меня в запасе целая неделя! Триместр начинается вовсе не сегодня, а лишь на следующей неделе! При одной этой мысли испытываю чудесное (пусть и безосновательное — за него мне еще придется расплачиваться) ощущение свободы….. Во вторник в полдень заглянул в «Птичку и м.» вместе с Ч. Уильямсом. К вящему моему удивлению, обнаружил внутри Джека и Уорни[181]: эти двое уже устроились за столиком. (Сейчас пиво уже не в дефиците, так что пабы вновь сделались почти пригодны для обитания.) Мы увлеченно беседовали — хотя сейчас уже ровным счетом ничего не помню, вот разве что рассказ К. С. Л. про одну знакомую старушку. (Она была студенткой английского отделения в стародавние дни сэра Уолтера Рали. На viva ее спрашивают: «В какую эпоху вам бы хотелось жить, мисс Б.?» «В XV в.», — отвечает она. «Да право, мисс Б., неужели вам не хотелось бы познакомиться с поэтами-лейкистами{97}?» «Нет, сэр, я предпочитаю общество джентльменов». Экзаменаторы оседают.) И тут приметил я в уголке высокого сухопарого чужака наполовину в хаки, наполовину в штатском, в широкополой шляпе, с живым взглядом и крючковатым носом. Остальные сидели к нему спиной, но я-то по его глазам видел, что наш разговор его явно занимает, — причем это не обычное страдальческое изумление британской (и американской) публики, оказавшейся в пабе рядом с Льюисами (и со мной). Прямо как Непоседа{98} в «Гарцующем пони»[182]; правда, ужасно похоже! И тут нежданно-негаданно он вмешался в беседу, подхватил какую-то реплику насчет Вордсворта — с престранным, ни на что не похожим акцентом. Спустя несколько секунд выяснилось, что это — Рой Кэмпбелл (автор «Цветущей винтовки» и «Пламенеющей черепахи»){99}. Немая сцена! Тем более что К. С. Л. не так давно опубликовал на него язвительный пасквиль в «Оксфорд мэгэзин», а его «вырезалыцики» ни одного печатного издания не пропустят. В К. С. Л. все еще очень много ольстерского, даже если он сам того не видит. После того все завертелось стремительно и бурно, и на ланч я опоздал. Приятно (пожалуй) было обнаружить, что этот яркий поэт и воин в Оксфорд приехал главным образом затем, чтобы познакомиться с Льюисом (и со мной). Мы договорились встретиться в четверг (то есть вчера) вечером. Если бы я только запомнил все то, о чем вчера вечером говорили в комнате у К. С. Л., этого бы на несколько авиаписем хватило. К. С. Л. воздал должное портвейну и сделался слегка агрессивен (настоял на том, чтобы еще раз зачитать вслух свой пасквиль, а Р. К. над ним хохотал); но главным образом мы довольствовались тем, что слушали гостя. Окно в большой мир; и при этом сам по себе это человек мягкий, скромный, сострадательный. Больше всего потрясло меня то, что этот умудренного вида, потрепанный войной Непоседа, прихрамывающий от недавних ран, на девять лет меня младше, и я, возможно, знавал его еще подростком: он жил в О[ксфорде], когда мы жили на Пьюзи-стрит (снимали квартиру на пару с композитором Уолтоном[183], общались с Т. В. Эрпом, родоначальником олухов, и с Чайльдом Уильфридом[184], твоим крестным, — чьи работы он ставит весьма высоко). Ас тех пор он столько всего совершил, что просто описанию не поддается. Вот вам отпрыск прот.{100} ольстерского семейства, обосновавшегося в Южной Африке, — причем большинство его представителей воевало в обеих войнах; обратился в католицизм после того, как укрывал в Барселоне отцов-кармелитов; все напрасно, их схватили и безжалостно убили, а Р. К. едва не поплатился собственной жизнью. Но он спас архивы кармелитов из горящей библиотеки и пронес их через всю «коммунистическую» страну. Он бегло говорит по-испански (был профессиональным тореадором). Как ты знаешь, потом он всю войну сражался на стороне Франко и, помимо всего прочего, оказался в авангарде отряда, который выдворил «красных» из Малаги так быстро, что их генерал (Вильальба, кажется) даже награбленную добычу унести не смог — и оставил на столе руку святой Терезы вместе со всеми драгоценностями. Он массу всего интересного порассказал о ситуации на Гиб. со времен войны (в Испании). Но при этом он — истинный патриот, и с тех самых пор сражается в Б. армии. Ну-ну. Мартин д'Арси[185] за него ручается и наказал ему нас разыскать. Жаль, я не запомнил и половины его пикарескных историй, все про поэтов, музыкантов и тому подобную публику, от Питера Уорлока до Олдоса Хаксли. Больше всего мне понравилась байка про грязнулю Эпстайна (скульптора): про то, как он с ним подрался и на неделю уложил его в госпиталь. Однако ж передать впечатление от личности столь незаурядной — он и солдат, и поэт, и новообращенный христианин — просто невозможно. Как он не похож на «левых» — этих вояк в вельветовых штанах{101}, что бежали в Америку (в их числе Оден, который заодно со своими дружками добился от городского совета Бирмингема «запрета» на книги Р. К.!) Надеюсь на следующей неделе увидеться с ним снова. Из Модлина мы разошлись уже за полночь; я прошел с ним вместе до Боумонт-стрит. К. С. Л. отреагировал крайне странно. Вот вам высший комплимент «красной» пропаганде: он (отлично зная, что во всем остальном они — лжецы и клеветники), свято верит всему, что говорится против Франко, и ничему — в его пользу. Даже открытая речь Черчилля в парламенте нисколько его не поколебала. Но, в конце концов, ненависть к нашей церкви — вот единственное подлинное основание а[нгликанской] ц[еркви]: заложенное столь глубоко, что остается непоколебимым даже тогда, когда надстройка вроде бы снята (так, К. С. Л. чтит Святое причастие и восхищается монахинями!). Однако ж, если засадить в тюрьму лютеранина, он «под ружье» встает, а ежели перебить католических священников, он просто не верит (и смею предположить, думает про себя, что святые отцы сами напросились). Впрочем, Р. К. слегка его встряхнул…..

Ты будь добр, «болтай о пустяках» и дальше. Письма, они ведь не обязательно про внешние события (хотя любые подробности всячески приветствуются). То, что ты думаешь про себя, ничуть не менее важно: Рождество, гудение пчел и все такое прочее. И с какой стати ты полагаешь, будто встреча с химиком-ботаником…. не стоит упоминания, просто взять в толк не могу. По-моему, так прелюбопытная встреча….. На самом-то деле страшны и невыносимы вовсе не люди (пусть даже дурные) и не то, что к людям отношения не имеет (например, погода), а создания рук человеческих. Если бы рагнарек[186] выжег все трущобы, и газовые заводы, и обветшалые гаражи, и освещенные дуговыми лампами бесконечные пригороды, так мог бы заодно и все произведения искусства спалить — а я бы вернулся к деревьям.