Здесь черновик заканчивается.

050 Из письма к Кристоферу Толкину 25 октября 1943

Тополя уже облетели, если не считать нескольких листиков на верхушке; и все-таки здесь у нас еще зелено и листвы полным-полно, несмотря на конец октября. Березки красивы, как никогда: кора снежно-белая под бледно-желтым солнцем, а сохранившиеся еще листочки сияют бледным золотом. В пятницу пришлось заночевать в штабе ГО[104]. Нынче вечером отправляюсь на дружеские посиделки к Льюису, вместе с… Джоу-дом из Джоуд-холла!{54}

051 Из письма к Кристоферу Толкину 27 октября 1943

С. Э. М. Джоуд, известный благодаря своей радиопрограмме Би-би-си «Мозговой трест»{55}, только что опубликовал работу под названием «Возвращение к вере», свидетельство того, что автор от агностицизма вернулся к христианству. Он получил приглашение на ужин к Льюису в Модлин-Колледж.

В 9 отправился в Модлин, полюбовался на Джоуда. Он во всем (кроме черт лица) не только смахивает на жабу, но и характер у него точь-в-точь, как у мистера Жаба из Жаб-холла; вот теперь я вижу, что автор шутки проницательнее, чем мне казалось. И все же он умен, доброжелателен, и по многим ключевым вопросам наши мнения совпали. Он славится тем, что побывал в России — и преисполнился к ней отвращения. По его словам, «новые города» едва дотягивают до уровня Уиллздена{56}, а страна вообще ни до чего не дотягивает. Дескать, садишься ты в поезд, смотришь в окно, потом берешься за книгу, читаешь в течение нескольких часов, снова выглядываешь в окно — а снаружи ничто не говорит о том, что поезд трогался с места!

052 Из письма к Кристоферу Толкину 29 ноября 1943

Летом 1943 г. Кристофер в возрасте восемнадцати лет был призван в Королевские ВВС Великобритании. В момент написания этого письма он проходил обучение в тренировочном лагере в Манчестере.

Мои политические убеждения все больше и больше склоняются к Анархии (в философском смысле — разумея отмену контроля, а не усатых заговорщиков с бомбами) или к «неконституционной» Монархии. Я арестовал бы всякого, кто употребляет слово «государство» (в каком-либо ином значении, кроме «неодушевленное королевство Англия и его жители», то, что не обладает ни могуществом, ни правами, ни разумом); и, дав им шанс отречься от заблуждений, казнил бы их, ежели бы продолжали упорствовать! Если бы мы могли вернуться к именам собственным, как бы это пошло на пользу! Правительство — абстрактное существительное, означающее искусство и сам процесс управления; писать это слово с большой буквы или использовать его по отношению к живым людям должно объявить правонарушением. Если бы люди взяли за привычку говорить «совет короля Георга, Уинстон и его банда», как бы это прояснило мысли и приостановило жуткую лавину, увлекающую нас в Кто-то-кратию. Как бы то ни было, Человеку должно изучать что угодно, кроме Человека; а уж самое неподобающее занятие для любого и даже святых (они-то, по крайней мере, соглашались на него с крайней неохотой) — это распоряжаться Другими людьми. На миллион человек не найдется ни одного, кто бы подходил для такой роли, а уж менее всего — те, что к ней стремятся. По крайней мере, проделывается это с очень небольшой группкой людей, отлично знающих, кто их хозяин. Люди Средневековья были абсолютно правы, когда лучшим доводом, какой только мог привести человек в пользу того, чтобы его избрали епископом, считалось nolo episcopari[105]. Дайте мне короля, который интересуется главным образом марками, железными дорогами или скачками; который обладает властью уволить своего визиря (или как бы уж он там ни прозывался), если монарху вдруг не понравился покрой его брюк. И так далее, в том же духе. Но, конечно же, слабое место всего этого, — в конце концов, речь идет лишь о слабом месте всего хорошего и естественного в дурном, испорченном, противоестественном мире, — в том, что оно срабатывает и срабатывало лишь тогда, когда весь мир валял дурака старым, добрым, бездарным, привычным человеку способом. Вздорные, тщеславные греки умудрились выстоять против Ксеркса; однако гнусные инженеры и химики вложили такую силу в Ксерксовы руки и во все государства-муравейники, что у людей порядочных, похоже, никаких шансов не осталось. Все мы пытаемся уподобиться Александру, а, как учит история, именно так Александр и все его военачальники набрались восточного духа. Бедный олух вообразил (или попытался внушить людям), что он — сын Диониса, и умер от пьянства. Та Греция, которую стоило спасать от Персии, все равно погибла, превратилась в нечто вроде Эллады Виши{57}, или Эллады Сражающейся (которая вовсе даже и не сражалась), рассуждающую об эллинской чести и эллинской культуре и богатеющую за счет продажи древнего эквивалента сальных открыток. Но особый ужас современного мира состоит в том, что весь он, треклятый, — в одном мешке. И бежать некуда. Подозреваю, что даже несчастные маленькие самоеды питаются консервами, а деревенский репродуктор рассказывает им на ночь сталинские сказочки про Демократию и гадких фашистов, которые едят младенцев и воруют упряжных собачек. Есть во всем этом лишь одна светлая сторона, и это — крепнущая привычка недовольных взрывать фабрики и электростанции; надеюсь, что этот обычай, ныне поощряемый как проявление «патриотизма», со временем войдет в привычку! Да только что с того толку, если привычка эта не распространится по всему миру!

Ну да ладно, всего тебе хорошего, дорогой мой сынок. В темную пору мы родились, в неподходящее (для нас с тобой) время. Утешение одно: в противном случае мы так и не узнали бы и не полюбили бы так сильно все то, что на самом деле любим. Думается мне, только рыба, вынутая из воды, имеет хоть какое-то представление о том, что такое вода. Кроме того, остались же у нас еще наши маленькие мечи. «Не сдамся пред Железною Короной, не отшвырну свой скипетр золоченый»[106]. Задай же оркам жару, забросай их крылатыми словами, hildenжddran (гадюками битвы), острыми стрелами — но только, прежде чем стрелять, хорошенько прицелься.

053 Из письма к Кристоферу Толкину 9 декабря 1943