Вопреки старческому благословению провести лето в Оптиной пустыни, Виктор уехал в Вятку к родителям и был за это наказан: полтора года он скитался без определенных занятий, пока, наконец, не оказался в Саратове, где ради хлебного пайка устроился на работу в красноармейскую канцелярию. Эта работа была ему засчитана в срок воинской службы.

В Саратове Виктор таинственным образом попал под особое покровительство святого пророка Илии — того угодника Божия, на мольбу которого в страшные годы разгула богоборческой стихии и оскудения благочестия в израильском народе Господь ответил:"Я оставил между израильтянами семь тысяч мужей, всех сих колени не преклонились перед Ваалом"(3 Цар. 19, 18). В 1919–1920 годах Виктор Милов — прихожанин Ильинской церкви в Саратове, в 1946–1949 годах бывал в Ильинской церкви в Загорске, в 1954 году стал настоятелем Ильинского храма в городе Серпухове. Свои земные дни он окончил в праздник святого пророка Илии.

Но все это будет после, а тогда, проведя несколько месяцев за перепиской бумаг, Виктор Милов испросил благословения на монашество у затворника скита Саратовской Преображенской обители. Прозорливый старец иеромонах Николай отправил Виктора с рекомендательным письмом в Московский Данилов монастырь[10], дал ему при этом духовные наставления и присовокупил:"Я бы у себя оставил тебя, раб Божий, да ты очень высок…", — возможно, предрекая этим будущее архиерейство.

В Даниловом монастыре среди насельников оказался бывший инспектор Казанской духовной академии Гурий, уже епископ, которому нужен был помощник для Покровского монастыря. На Благовещение 1920 года[11] Виктора постригли в монашество с именем Вениамин в честь священномучеиика Вениамина Персидского, диакона († 418–424; память 31 марта/13 апреля)[12].

На второй день Пасхи, 30 марта 1920 года, преосвященный Гурий рукоположил монаха Вениамина во иеродиакона, а через полгода, в день преставления Преподобного Сергия (25 сентября/8 октября), епископ Петр (Полянский), сам возведенный в тот же день в архиерейское достоинство, рукоположил иеродиакона Вениамина во иеромонаха. И уже в 1923 году[13], также в день Благовещения, епископ Гурий возвел отца Вениамина в сан архимандрита. С того времени отец Вениамин становится наместником Покровского монастыря.

Состояние братии Покровского монастыря к моменту прихода нового наместника было плачевным: духовная жизнь в полном упадке, а дисциплина разболтана. Одной из причин такого положения дел были церковные нестроения. Тем не менее, новому наместнику пришлось вести упорную борьбу за то, чтобы обитель все же походила на монастырь, а не на общежитие. Отголоски этой борьбы глухо доносятся со страниц"Дневника". Наместнику постоянно приходилось терпеть нападки и"справа"и"слева". Он много служил и регулярно проповедовал, К сожалению, сохранились лишь немногие его проповеди этого периода[14], да и они записаны прихожанками Покровского монастыря, в то время молодыми девушками[15].

Будучи наместником Покровской обители, отец Вениамин не прерывал связи с Даниловым монастырем, который, став после революции средоточием духовной жизни, имел огромное значение для судеб Русской Церкви в период 1917–1930 годов.

Богоборческая власть в лице ЧК–ГПУ–НКВД с самого начала своего существования поставила своей задачей полную ликвидацию Православной Церкви и прежде всего — духовенства и священноначалия. Эта задача решалась тремя способами: физическим уничтожением, моральной компрометацией и поощрением ересей и расколов. В результате действий ГПУ к 1925 году, по некоторым данным, более шестидесяти архиереев были лишены своих кафедр и высланы за пределы своих епархий. Многие из них съехались в Москву, и часть их нашла приют в Даниловом монастыре, настоятелем которого в мае 1917 года стал архиепископ Феодор (Поздеевский)[16], интригами Временного правительства смещенный с поста ректора Московской духовной академии. Архиепископ Феодор привлек в Данилов монастырь единомысленную ученую братию. У него"…была мысль создать иноческое братство монахов–подвижников… подлинных защитников Православия и хранителей церковного Предания. В двадцатые годы духовная жизнь монастыря пришла в состояние расцвета, и этот расцвет оказался важным для Церкви, для ее противостояния обновленчеству и расколу"[17]. По словам прихожан,"службы в Даниловом монастыре в те годы были небесные… Часто служили сразу несколько архиереев. Даже канон читали и канонаршили нередко архиереи. Проповедовали. После службы к ним выстраивались длиннейшие очереди за благословением"[18]."…И эти божественного вида архиереи, поющие ангелоподобно, и фимиам от каждения, освещаемый солнцем, — все произвело на меня поразительное впечатление святости — и люди, и службы"[19].

В то время для большинства архипастырей, воспитанных в эпоху естественного для монархической России единомыслия, церковно–каноническая неразбериха из‑за антицерковной деятельности обновленцев, многочисленных арестов и расстрелов была чрезвычайно болезненной. Даниловская братия, во главе с архиепископом Феодором, выроботала православную позицию по вопросу церковных нестроений — никакого диалога с обновленцами. Виновных в расколе принимали в Церковь через покаяние. Святейший Патриарх Тихон, часто советовавшийся с владыкой Феодором по вопросам церковной политики, называл его и близких к нему иерархов"даниловским синодом". Однако в 1927 году, когда Церковь уже два года бедствовала без Патриарха и были арестованы митрополит Петр (Полянский), непосредственный преемник Святейшего, и множество архиереев (в одном только Даниловом монастыре арестовали 15 архиереев, а также часть братии), Церковь оказалась перед новым искушением. Таковым явилась Декларация митрополита Сергия (Страгородского) об отношении Церкви к советской власти. Несмотря на безупречность канонических формулировок Декларации, многие церковные люди не смогли принять ее безоговорочной лояльности к кровавому богоборческому режиму (именно так это тогда зачастую прочитывалось). Расширение же митрополитом своей власти до пределов патриаршей в отсутствие возможностей проведения Поместного Собора рассматривалось многими как узурпация власти Патриарха.

Декларация митрополита Сергия нарушила духовное единство Данилова монастыря. Братия (и владыки и старцы) разделились: одни согласились поминать за литургией владыку Сергия как главу Церкви, а другие — нет."…Мы приходили в храм Воскресения Словущего[20], когда монастырь был уже закрыт и монахи служили в этом приходском храме… Слева… молились… сторонники архиепископа Феодора. Справа — "сергиане". Храм был как бы разделен на две части. Разделение было, но скандалов не было"[21].

Все эти трагические события — расколы, аресты, ссылки, расстрелы — отец Вениамин обходит в своем"Дневнике"молчанием. Поэтому некоторые брошенные вскользь замечания по поводу осложнившихся отношений с теми или иными людьми вызывают порой недоумения у читателей. Однако такое умалчивание животрепещущих проблем вызвано тем, что наместник Покровского монастыря, подчинившись митрополиту Сергию, никого не хотел осуждать, не говоря уже о том, что опасался, как бы"Дневник"не попал в"чужие"руки и не послужил косвенным доносом на кого‑либо из"непоминающих". И сам"Дневник" — это не записи, сделанные"по свежим следам"в последовательности текущих событий, а скорее — "исповедь", стремление подытожить свой духовный путь от младенчества до зрелости. Поэтому и о событиях собственной жизни упоминается выборочно, с рассмотрением, главным образом, их духовной сущности.

Автор смог уделить"Дневнику"менее двух лет — со 2 января 1928 года по 1/14 октября 1929 года. В конце октября он был извещен о закрытии уже разорявшегося монастыря, а также об аресте. Дальше все происходило, как и у десятков тысяч священников того страшного времени: Лубянка, Бутырка, Соловки, Кемь. До отца Вениамина и после него этой дорогой прошли тысячи священников и архиереев, выжили и вернулись единицы. Кратко описав ужасы тюрем, этапов и лагерей, отец Вениамин делает в"Дневнике"неожиданное заключение:"Я благодарю Бога: все испытания… были мне посильны… Господь научил меня — сибарита и любителя спокойной жизни — претерпевать тесноту, неудобства, бессонные ночи, холод, одиночество, показал степени человеческого страдания"[22]. И однако совершенно разбита была моя душа… по возвращении из ссылки…"[23].