Кроме приемов отца Александра, меня поразило еще выражение епископа Феофана Затворника в"Толкованиях Посланий Апостола Павла". Здесь святитель, между прочим, замечает, что Христос Спаситель, посылая Своих учеников на благовествование, запретил им говорить мудрено, изысканно, а повелел проповедовать просто, чтобы действенность слова проистекала всецело от благодати Божией. Как я заметил, этим же требованиям отвечают речи и наших православных миссионеров — Иннокентия, митрополита Московского[92], Николая (Касаткина), архиепископа Японского[93], и Макария, митрополита Московского (апостола Алтая).

Имея подобные образцы, я попробовал составлять проповеди применительно к повседневным нуждам. Для этого всегда много читал, чтобы располагать богатым и свежим материалом. Старался устранять всякую неясность, чтобы быть понятым даже детьми, насколько это возможно, молился много Богу и просил о помощи. Канвой же для составления проповеди для меня было всегда какое‑либо изречение Священного Писания. Чаще я брал из Евангелия, из священных книг Ветхого Завета слова два–три, старался изъяснить их применительно к жизни и вместе с тем утешить, ободрить предстоящих. Не знаю, какой результат имели мои поучения, только душа после их произнесения была удовлетворена.

И на будущее предо мной стоят две задачи: научиться молиться Богу и приобрести умение преподать народу истины веры так, чтобы излагаемое легко усваивалось, вызывало соответствующий настрой в сердцах слушателей и непременно оказывало бы благоприятное воздействие на их образ действий и поведение. Жизнь земная коротка. Надо спешить исправляться. Хотя в деле преобразования грешной души большая часть и принадлежит благодати Божией, тем не менее и на нашу долю остается многое: нужно непрерывно понуждать себя к деланию добра, бороться со своими немощами до самозабвения. Спасает Господь лишь самоотверженных, лишь мучеников Небесной Отчизны ради.

Теперь назову имена проповедников, благотворно воздействовавших на меня примером своего учительства, возможно, в чем‑то повторюсь. Люблю я Евгения, архиепископа Ярославского. Помню, однажды в каком‑то старинном сборнике поучений я прочитал его слово на прощание с учениками Белгородского духовного училища. Речь святителя похожа на мирную беседу отца со своими детьми. Он советует ученикам учиться прилежно, слушаться наставников; сравнивает душу, впитывающую знания, с окном, открытым в весеннее утро навстречу золотым солнечным лучам. Утешает себя святитель в грустном расставании тем, что на Небе, за этой видимой лазурью, он встретится с детьми в Чертогах Божиих и скажет:"Се аз и дети, яже ми дал есть Бог". Естественность, наполненность любовью характерны и для других речей Преосвященного Евгения, помещенных в приложении к журналу"Душеполезное чтение", года издания только не помню.

Изящной простотой и духом христианского доброжелательства дышат поучения митрополитов Московских Макария и Иннокентия (Вениаминова), Гавриила, епископа Имеретинского, Григория, митрополита Новгородского, Феофана, епископа Тамбовского, и Иакова, архиепископа Нижегородского. Многие из поименованных святителей давно уже сошли в могилу. Жизнь по их смерти далеко ушла вперед, но речи до сих пор свежи. Прекрасное изящество благодати, близость к насущным потребностям душ, сердечная любовь, сокрытая в плоти слов, придают их поучениям силу, в них — властный призыв к общению с Богом. Существенную пользу принесло мне также знакомство с проповедническими трудами Никанора (Бровковича), архиепископа Одесского, Антония (Храповицкого), архиепископа Харьковского, и Антония (Вадковского), митрополита Санкт–Петербургского.

Нужды проповедничества заставили меня изучить аскетическую святоотеческую литературу, письма старцев: отца Амвросия, отца Макария, иеросхимонахов Льва, Иосифа, Анатолия Оптинских; я знакомился с письмами игумена Антония Оптинского, архимандрита Антония[94] из Троице–Сергиевой Лавры, иеросхимонаха Варнавы[95], насельника Черниговского скита, протоиерея отца Авраамия Нижегородского и др.

7 января 1929 года

Не могу не помянуть добрым словом тех, кто по воле Божией заменял мне в монастыре родителей.

Перебравшись из Данилова монастыря в Покровский, я вынужден был жить на частной квартире у Покровской заставы. Господь послал мне тогда истинную мать в лице Марии Тимофеевны Барабушкиной. Детей она потеряла в войну и по своей редкостной доброте все тепло своего любвеобильного сердца изливала в заботах о моем благополучии: стирала мне белье, готовила пищу и заботилась о моем покое в течение трех или четырех лет. И все это было бескорыстно, Христа ради. Никогда не забыть мне этой славной старушки. Господь Всезритель, не оставляющий без награды и напоения жаждущего стаканом холодной воды, да воздаст ей упокоением в Небесном Своем граде, да примет ее в обители милостивых.

25 марта 1929 года

В бытность мою наместником Покровского монастыря я не служил нигде, кроме как в своем храме, бесед с людьми избегал из‑за болезненного состояния, отчасти из боязни народной молвы. За десять лет раза три выезжал на самое короткое время: один раз в Зосимову пустынь исповедаться у затворника иеросхимонаха отца Алексия[96], другой раз — по хозяйственным делам в подгородное село Карачарово и село Ильинское вместе с архиепископом Гурием. Разъезжать было некогда. Душу охватывала боязнь за иноческую дисциплину в мое отсутствие и усиление разных групп среди богомольцев, пресечь которое стоило бы великого огорчения и беспокойства. Искать чего‑либо на стороне меня не влекли внешние приманки. Божия Матерь в стенах родной обители посылала достаточно утешений и радости, которые не изгладятся из памяти моей до гроба. Ежедневное служение литургии, превосходное пение с канонархом, тишина и безмолвие уединения, любовь народная, созерцание живых примеров пламенного служения Богу простых сердец — все эти радости проистекали от незаслуженной мною милости Божией. Нужные книги религиозного содержания находились под рукой. Чего больше желать? Ради перечисленных утешений сносны были и вихри внезапных испытаний.