Лагерная жизнь протекала в условиях строгого режима. Утром производились подъем, поверка, развод на работу, поздно вечером заключенные возвращались с работы и после вечерней поверки шли на отдых. Устроен был барак довольно своеобразно. При входе за перилами всегда сидел вооруженный стрелок. На противоположной стороне барака за большим стеклянным окном ходил другой вооруженный часовой, так что перед глазами всегда маячила военная охрана — наган, ружье, красноармейский шлем со звездой. При выходе из барака на открытом воздухе находился карцер — небольшое дощатое помещение без печки. Здесь отбывали наказание провинившиеся. Зимой в карцере было нестерпимо холодно. Из него доносились душераздирающие крики замерзающих людей. Время от времени их заводили в плохо отопленный барак отогреваться. Затем возвращали. Для усмирения буйных заключенных практиковались побои.

Я благодарю Бога: все испытания, назначенные мне свыше, были для меня посильны. Первое время по прибытии на станцию Масельскую я чистил двор, уборную, сторожил хозяйственные строения. Стоять на морозе приходилось часов по двенадцать в сутки. От холода, когда немели руки и мороз забирался во все складки одежды, я не раз плакал.

В январе, при отборе ударной команды на лесозаготовки в Кандалакшу, меня включили в список откомандированных. Крылья смерти вновь расправились надо мной. Три дня ждал я печального исхода. Но Господь внушил заведующему ларьками оставить меня для охраны торговых помещений, и я был вычеркнут из рокового списка.

С внешним миром соприкасаться было нельзя. Разрешалось отправлять одно письмо в месяц. Разговаривать и видеться с вольными гражданами запрещалось. Да это было и невозможно, потому что вход в лагерное помещение охранялся часовыми и вахтером, кругом же барака сначала протянули колючую проволоку в несколько рядов, а впоследствии построили деревянный частокол. Стрелков из охраны во избежание знакомства и связи с заключенными лагерная администрация меняла недели через две.

Я не буду вдаваться в подробности лагерной жизни, но в краткости перечислю свои передвижения за время заключения. Из сторожей базы я через полгода был переведен в конторщики и переброшен на станцию Май–Губа, оттуда — на Парандовский тракт. Из‑за того, что оставил длинные волосы, лишен был возможности посещать баню. С Парандовского тракта меня откомандировали на станцию Сорокская. Здесь остригли волосы на голове и бороду, одели в казенную одежду. Через год отправили в Раст–Наволок. Там по истечении трех месяцев последовало раскассирование заключенных, и я попал в село Шижню, где раскинулось отделение Беломорско–Балтийских лагерей. Из Шижни, ввиду окончания срока заключения, меня выпустили на свободу.

За все пережитое славословлю я Господа и благодарю лагерную власть. Худого от нее лично я ничего не видел. Частности же моей жизни промыслительно складывались так, что ударяли в самые уязвимые места моей души ради их уврачевания. Например, с детства ненавидел я всякую уборку, чистку в квартире. А в лагере из‑за тифозной эпидемии иногда два раза в неделю по строжайшему приказанию необходимо было выбрасывать все свои вещи на улицу, тщательно выбивать одежду, все подвергать дезинфекции. Можно вообразить, сколько внутренних понуждений требовалось потерпеть при исполнении санитарных предписаний: приходилось вдыхать удушливый серный запах, оставаться иногда круглые сутки на морозном или сыром воздухе северной стороны. Жестоких людей, по милости Божией, я не встречал в лагере. И Ангела смерти Господь не послал ко мне за это время для исторжения моей души, еще не готовой к загробной жизни. Он только научил меня — сибарита и любителя спокойной жизни — претерпевать тесноту, неудобства, бессонные ночи, холод, одиночество, общество чуждых мне людей, показал степени человеческого страдания, несколько освободил меня от склонности к сентиментализму, научил ценить Свои милости, долготерпение Свое и благость. Отрешенный прежде от повседневной действительности, я увидел, чем дышат люди, чем интересуются, каков дух и искания современного общества. Страдания закладывают в душу прекрасный фундамент исправления, закаляют в добрых навыках, учат неприхотливости и простоте.

Неуместно сейчас заниматься подробным описанием моей личной лагерной жизни. Наверное, это составило бы обстоятельный труд. Но пока за лучшее считаю предаться молчанию о прошлом и исканию трех жизненных благ: мудрости, благочестия и добродетели. Только три этих спутника последуют за мной по смерти в вечность.

1 февраля 1933 года

Благословен еси, Господи, за все благодеяния Твои и за путь, коим ведешь меня к исправлению души!

Лагерем не кончился мой крест, а начался. Петрозаводск, Калуга, Тверь, Владимир, Кимры, Москва были местами, где я пытался устроиться на службу, и как‑то неожиданно для меня мои начинания ни к чему не приводили. Один раз в вагоне, другой — в трамвае вытащили из кармана все деньги, чтобы сердце ни в чем не полагало опоры, кроме Бога. Жизнь в чужих людях, среди множества неудобств, поездки по железным дорогам измучили меня. Изныла душа от слез, истомилась от ожидания, когда Господь устроит на какое‑либо определенное место. Прошу всегда Владыку Господа дать извещение сердцу о предначертанном свыше для меня пути и вопию:"Не отврати лица Твоего от отрока Твоего, яко скорблю: скоро услыши мя. Вонми души моей и избави ю"(Пс. 68, 18–19).

Духовное рассуждение — дар редких людей. Только умеющие подчиняться нравственному водительству опытных награждаются от Бога даром рассуждения за смирение.

Погибла бы душа моя при отсутствии духовной опытности, неумении в добре различать правую руку от левой, если бы сильная рука Божия не поддержала моего безумия. В детстве чудом Своего промышления хранил меня Господь от гибели в страстях, юность мою спас от соблазнов сильным мановением десницы, призвав мое недостоинство к монашеству и священству. Когда ждало сердце смерти от различных опасностей, Господь выводил меня из них невредимым. Сколько болезней пришлось перенести на своем веку! Три раза на правом глазу возникало бельмо, приближаясь к зрачку, и трижды с помощью врачей Провидение избавляло меня от слепоты. Злокачественные воспаления надкостницы и десен заставляли серьезно ожидать смерти. Лишь милостью Всевышнего давалось мне продолжение жизни. Много раз я срывался с подножек трамваев, попадал под автомобиль, тонул в реке, в болоте. Но Благость Божия давала мне время на покаяние.

Поистине Божиим мановением против моей воли руль жизни повертывался в непредвиденную сторону. И доныне сердце каждый день ощущает незримый Божественный покров, отнять который бессильны человеческая мощь и злоухищрение. Исключительно к действию Божию должно отнести такие внутренние состояния, когда душа наполняется миром и благодушием при внешне безвыходно–безотрадном положении. Дело Промысла Божия — располагать сердца окружающих к тому или иному человеку, возбуждать их на оказание деятельной помощи кому‑либо в нужде, подвигать на самоотверженную готовность и даже на жертвы ради пользы несчастных. Все эти знаки Промышления свыше я прочувствовал на собственном опыте и утешаюсь тем, что Бог не забыл меня, что я не чужой Богу. Вот почему и во внешних проявлениях хочется неизменно опираться не на людскую поддержку и силу, а на тайный покров Вездесущего Бога и Спасителя. Никогда от Бога я не видел и не встретил ничего плохого. Творец изливает на каждого человека только любовь. И беспросветно скорбно становится лишь тем, кои сами вырываются из одеяния Божественной любви, не хотят признавать Бога и полагаются более на свои собственные разум, опыт, дарования…