Очевидно, привитый ему византизм и заставляет Сергея Аверинцева сегодня ощущать явную ностальгию по значимости прошлых времен. Правда, каждый раз, говоря о ностальгии, Сергей Сергеевич подчеркивает, что речь идет не о советском наследстве, впрочем сам же признает значимость тех времен и тех ушедших идей.

В конце концов, даже в сопротивлении советскому режиму была своя значимость и серьезность.

Как пишет Аверинцев в своем поздравлении Солженицыну: "Сколь многим мы Вам обязаны и в какой мере импульс сделанного Вами существенен для самой идентичности наших поколений. То соглашаясь, а то и разнореча с вами в душе, мы прожили сознательную жизнь из десятилетия в десятилетие Вашими читателями… Читатель, как кажется, свыше назначено быть именованием такой жизненно-повседневной связи с писателем, которая приближается чуть ли не к сакраментальной нерасторжимости… Жизнь наших смолоду приунывших поколений впервые получила тонус: проснись, гляди-ка, история еще не кончилась!"

Вот это важно в мировосприятии Сергея Аверинцева: "история еще не кончилась!"

Даже звание "читатель" отдает серьезностью.

Вот и я, не претендуя на аверинцевскую ученость, не считая себя "единомышленником" и даже "поклонником", попробую стать его заинтересованным "читателем", ибо мне близка его ностальгия.

В серьезности минувших времен у каждого из нас были свои опоры, и даже в крайнем противостоянии люди, отрицающие нынешнюю "пустоту", окажутся близкими друг другу. Так вдруг тянутся друг к другу фронтовики, когда-то находившиеся по разные стороны линии фронта. Им понятна, как никому другому, значимость войны.

Я ПОМНЮ, ОБ АВЕРИНЦЕВЕ услышал еще в Литературном институте, он как-то с молодости сразу стал мифом. Он был тогда всего лишь кандидатом наук. А о нем складывались легенды.

Восторженно говорил мне в семидесятые годы Тимур Зульфикаров, что сам Аверинцев одобрил и похвалил его стихи, хотя Тимур на год старше именитого византиста. Я не раз ходил в те годы на его выступления, что-то записывал, старался понять. Вслушивался в его тихий, крайне деликатный голос.

Позже прочел у Андрея Битова схожую оценку ранней легендарности Аверинцева: "И я решил создать не положительного или отрицательного, не скомпрометированного, а — Героя. В античном смысле. Аверинцев как раз был чрезвычайно знаменит. Своею отрешенностью, ученостью и тихим голосом.

Слава эта поразила меня. Она не обеспечивалась окружающим. Ни ракетами, ни идеологией. И тем не менее была. Ни с того, ни с сего. С пол-оборота. У античника. Рассказывали, что говорил он шепотом никому непонятные вещи и собирал аудитории, которые не снились уже поэтам.

Совсем я оказался поражен, когда узнал, что он моего года рождения. Темнота моего поколения была мне известна и оправданна своею собственною. Я понимаю, мой прадед был античник. Так он еще при Пушкине родился. Слыхал, что есть такой Лосев. Что умудрился все пережить… Но чтобы такой, как я… ни за что!"

Очевидно, все мы чувствовали в нем явное отражение его "тоски по мировой культуре". То, что он прочитывал в книгах своего "запретного клада", мы прочитывали в нем. Сергей Аверинцев родился в декабре 1937 года в Москве, в профессорской семье. И скорее всего в той домашней старорусской ауре он и воспитал в себе целостность. Как признается сам ученый: "Это время, когда я, подросток, воспринимал дверь той единственной комнаты в многосемейной коммуналке, где со мной жили мои родители, как границу моего отечества, последний предел достойного, человечного, обжитого и понятного мира, за которым — хаос, "тьма внешняя"…" И в этой ограниченности внешнего пространства появилась огромная "тайная свобода" в освоении книжного богатства.