Вчера после ужина у Сережи и Мани прочел им (и маме) свой ответ Солженицыну. В основном доволен, хотя всегда после такого усилия мелькает – стоило ли?

Сегодня с утра с мамой же, в Нью-Йорке, ясным, солнечным, почти морозным днем. Breakfast – по уже установившемуся обычаю – в [гостинице] Biltmore, где она меня ждет, пока я наговариваю скрипты в "Свободе". Потом в [больницу] Hospital for Special Surgery, где мне делают кардиограмму. Оттуда на такси – на Plaza и затем пешком до [ресторана]. Радость от ее удовольствия от всего этого. Все время мысль – все это в последний раз…

Пятница, 5 декабря 1975

Вчера вечером после крайне утомительного и тяжелого дня в семинарии, тяжелых разговоров и лекций – звонок Н.: нужно меня видеть спешно по поводу одного студента. Приходит. Разговариваем целый час. Мучительный осадок от этого бесконечного копания в грязи, невозможности из нее выбраться. Но главное в этом осадке – это все более пугающая меня двусмыслица той "любви к Церкви" и к "Православию", что приводит всех этих людей в семинарию. Мы действительно любим разные религии, или, вернее, они любят в Православии квинтэссенцию (может быть, последнюю в мире) именно – религии , то есть обряда, типикона, священности во всех ее проявлениях. Тогда как я с годами именно в "религии" вижу главную опасность для веры . Вера в Бога и в Христа – с одной стороны, "в религию" – с другой: совершенно разные опыты; поэтому современное "возвращение к религии" так и пугает меня, а именно оно – в основе наплыва к нам студентов, в двусмысленном "успехе" Православия. И хочется выйти на свежий воздух, увидеть небо и звезды, прикоснуться к живой жизни и в ней почувствовать Бога, а не в наркотической "священности".

Вчера послал Никите статью "Ответ Солженицыну".

Дома – напряжение от присутствия мамы. Не глубокое, не важное, но ввиду постоянной усталости Л. все же ощутимое. Сегодня месяц с ее приезда. Я понимаю и жалею обеих, чувствую, как вообще трудно жить в мире сем.

Ночью мороз. Огромное солнце. Евангелие: "Кто постыдится…"[558].

Понедельник, 8 декабря 1975

Остался дома – пытаться разобраться в уже нестерпимой куче неотвеченных писем. Сегодня, моя голову, думал: ритм падшего мира – Закон : это то, чем общество ограждает себя от разрушительного хаоса, созданного грехом и падением. В эпоху закона все – и культура, и религия, и политика – в каком-то смысле служит закону и выражает его. Это "стиль" в искусстве, мораль в религии, иерархизм в обществе. Под "законом", таким образом, идет строительство, но потому, что он все-таки в основе своей "оградителен", он неизбежно вызывает противодействие не только "зла" и "греха" (преступления), но и неистребимой в человеке жажды "благодати": свободы, безграничности, духа… Закон (по ап. Павлу) вызывает неизбежно стремление преодолеть себя… Тогда начинается кризис , опять-таки очевидный, прежде всего в религии, культуре, "политике". Это значит, что те самые силы, что порождены законом как ограда и ограждение от хаоса, они-то и начинают эту ограду отрицать и разрушать во имя того, что выше закона. Однако, потому что мир остается падшим, силам этим не дано ничего "создать", они остаются безблагодатными, двусмысленными и, даже направленные на добро , оказываются разрушительными (социализм, Фрейд, "новое искусство" и т.д.). Поэтому кризис неизбежно приводит к царству нового (а вместе с тем и очень старого) закона, ибо как "закон", так и "противозаконие" при бесконечной изменчивости форм неизменны по существу. В "падшем" мире выхода из этого ритма, сублимации и преодоления его – нет и быть не может. Закон, таким образом, выражает правду "падшести", то есть правду о ней, и этим самым прав . Кризис выражает правду искания, жажды свободы – и в этом его правда . Правда консерватизма (но этого-то как раз и не знают и не чувствуют консерваторы) – грустная, пессимистическая правда. Ибо это – знание греха, его разрушительности, его силы, знание того хаоса, что за всякой оградой. Но к еще большей печали и трагедии приводит "радость" кризиса, ибо это ложная радость, которая принимает за "благодать" и "свободу" – лжеблагодать и лжесвободу. Консерватизм печален и тяжел, "революция" – ужасна и страшна, есть всегда Пятидесятница дьявола. Есть только один кризис – благой и спасительный. Это – Христос, потому что только из этого кризиса льется благодать и свобода. В Нем исполнен Закон, но исполнена и Революция… Однако потому-то и так ужасно, когда само христианство отяжелевает в закон или претворяется в революцию. Ибо в том-то и весь смысл его, что оно выход ввысь из самого этого ритма. Оно есть возможность жить правдой революции внутри закона (то есть "падшего мира") и правдой закона (отражающего в падшем мире строй бытия) внутри революции. Ибо как закон – "во имя" той правды, которой живет революция, так и революция – "во имя" той правды, которой бессильно живет закон… Христианство, таким образом, – их совпадение, coincidentia oppositorum[559], и этот "синтез" закона и революции, исполненность их друг в друге – это и есть Царство Божие, сама правда, сама истина, сама красота, ибо Жизнь и Дух…

Мне кажется, что тут ключ к христианскому восприятию культуры, политики, да, конечно, и самой "религии" – христианского "держания вместе", а потому и свободы от консерватизма и "революционизма". Отсюда – ужас и от

"правого" христианина, и от "левого" (в их обособленности друг от друга). А для меня – объяснение того, почему с "правыми" я так остро чувствую себя "левым", а с "левыми" – "правым".

Еще об этом же – в области искусства: в красоте всякого подлинного произведения искусства всегда можно найти закон . Однако рождается оно не от закона, а от "исполнения" его, от благодати; исполняя закон, красота преодолевает его. А когда остается "под законом" и хочет родиться "у закона" (современные иконописцы, все копирующие) – то умирает, становится стилизацией, так что закон оказывается смертью искусства. И не "закон", а красоту мы ищем и воспринимаем в искусстве…

Ненавистная всем революционерам полиция и "икона полицейского" в детективном фильме или романе. Полиция – "закон" и полиция – борьба со злом и торжество уже не "закона", а правды.

Ненависть к государству ("левое") и комок в горле при пении национального гимна ("правое"). Государство – закон и государство – строй, общность, даже красота.