Поездка в Valparaiso, Indiana, где я читал заключительный доклад на Liturgical Institute[642]. Чудная поездка с о.С.Гарклавсом, чудным весенним утром: выехали в 7.30 утра. Минуем страшный мир сталелитейных заводов. Грандиозное апокалиптическое зрелище. А потом скромная, деревенская Индиана с маленькими городками и селами. Огромная толпа в Valparaiso. Речь удалась ("Евхаристия и молитва"), судя по длиннейшей овации. Завтракали с о.С. в стареньком отеле, где я когда-то ночевал (участвовал в таком же "институте"). Всегда действующий на меня шарм этой провинциальной Америки, этих городков. О.С.Гарклавс – милейший, скромнейший, подлинный. С ним легко и хорошо: сияние подлинного Православия – светлого, смиренного, любовного, открытого – необычайно отдохновительного после типичного для Америки напряженного "ортодоксализма", в котором мне приходится жить. Радость от всего этого усиливается благодаря действительно удивительной погоде (даже статья о ней в New York Times), апофеозу солнца, прозрачности, света… Однако ужасно хочется домой. По нескольку раз в день считаю на пальцах дни…

Понедельник, 1 марта 1976

Америка: вчера – в воскресенье – я встал в Portland, Oregon, в шесть часов утра; в десять часов я начал Литургию в Seattle, Washington; в восемь часов вечера я – на блины в Сан-Франциско; в 5.38 утра я был в Чикаго… Все вместе – меньше чем за двадцать три часа!

Бесконечно напряженный week-end. В пятницу в 6.30 вечера вылетел из Чикаго в Портленд. На пути на аэродром (меня вез греческий священник о.Скулас) – в который раз -поражался количеству громадных церквей в Чикаго. Буквально в каждом квартале! Барокко, готика, все что угодно… Все это было, очевидно, построено в конце прошлого – начале нынешнего века всевозможными "иммигрантами". И сколько в это строительство вложено было жертвенности, "религиозного чувства" и еще чего-то, что трудно определить, но что осталось доминирующим в американском "воздухе": почти патологическая религиозность при почти полной секуляризации сознания. И какие церкви, с какими выкрутасами, башенками, узорами! Своего рода status symbol[643] - перед самим собой, другими "иммигрантами" (такими же бедными и потому чувствительными к этим символам), Америкой…

Пятичасовой полет в Портленд. На аэродроме: Сима Гизетти, Anthony Scott, Elias Stephanopoulos – с "матушками". Ночевка у Гизетти. Бедность дома. Но и серьезность, горение – в "служении". Все это так меня всегда трогает: неумирание в мире "огня".

В субботу 28-го весь день в докладах – до хрипоты. Удивительное внимание этих греков, русских, арабов – годами, по-видимому, заброшенных. Ночевка у Скоттов. Весь день дождь, тут – холод, после чикагской весны.

В 6 утра выезжаем, вернее – вылетаем в Сиэтл. Литургия в Спиридоновском храме. Погружение в "русское благочестие" (хор, ритм, атмосфера) – в благочестие моего детства и потому всегда меня волнующее.

После Литургии, под храмом – "трапеза" и наши доклады. Как и в Портленде, просто удивительное отношение, радость – так что еще немного и я начну верить в собственную знаменитость!

Два часа у Дерюгиных – в доме с поразительным видом на залив. Нечто вроде "rap session"[644] – с молодежью, взрослыми…Все время чувство: "жатвы много"[645]…

В 5.30 – аэропланом в Сан-Франциско, где ждут Чекины и Глаголевы. Вскоре приезжает и Том [Хопко] из Нью-Йорка. Блины у Чекиных в их brand-new[646] доме. Чувство близости, братства, единства.

Оттуда – обратно на аэродром и в двенадцать часов ночи – полет в Чикаго, куда прилетаю еще совсем ночью (5.30 утра). Оставил его в пятницу весенним, с весенним закатом на крышах, с чем-то неуловимо весенним в освещении, в воздухе. Возвращаюсь – в зиму, ветер, слякоть. Такси везет меня грязным рассветом через весь город. И в этом грязном свете, дожде, тусклом снеге – Чикаго страшен. Такое чувство, что это западня для миллионов людей…

После этого свою уютную двухкомнатную "сиюту"[647] [в клубе] ощущаю как дом! Тепло, убрано, тихо. Как скоро мы вживаемся, как быстро на все ложится "мое дыхание, мое тепло"[648]… Два часа сна – после бессонной ночи – и в семинарию на лекции, до трех часов дня…

В три уже из последних сил возвращаюсь с твердым намерением больше никуда не вылезать, благо на дворе дождь и холод. И в этих снова зимних сумерках делается так уютно! За окном на сером небе – переплет черных, мокрых веток. Почему-то долго-долго, часами перезванивают колокола. Тепло. Уютно. Телефон Льяны из Нью-Йорка – все благополучно, и потому становится еще уютней. В семь ужинаю в клубе же. Профессора, "интеллектуалы" с женами. Вспомнился колумбийский Faculty Club[649], куда мы часто ходили с Л. ужинать, когда жили в Нью-Йорке.

После двух дней непрерывного разговора, общения, лекций – блаженные часы, когда "приходишь в себя" в самом буквальном смысле этих слов.