"правовое государство". И тут, и там Россия идея , материал, объект какой-то мечты, идеологии, но самой ее нет, она абстракция. Может быть, еще и то, что подсознательно они знают, что Россия реальная их никогда не "примет", как, в сущности, никогда не принимала "интеллигенции". Знают, что им до смерти суждено жить внутри "интеллигенции", в отчуждении от русской реальности. И потому что их родина и не Россия, и не Израиль, и ничто, кроме вот этого "интеллигентского мира" (в котором, между прочим, по-своему и хорошо, и уютно, и дружески и т.д.), они все-таки безмерно одиноки и безмерно уязвимы, и мне жаль их… И впечатление иногда такое, что и за "права человека" они борются потому, во-первых, что им не за что иное бороться, и, во-вторых, как [за] подсознательную защиту от "погрома". Россия – это погром. И в этом, конечно, есть своя правда, то есть не в погроме, а в таком ощущении России. Но это не вся правда, не вся Россия – а другой они не знают, потому что они не знают единственного, что противостоит "погромности" русского сознания и что так трудно определить. Это не "Церковь" (ибо в эмпирии своей русская Церковь не чужда "погромности"), но все то, что, несмотря на все, только от Церкви, от христианства, от Православия в "русскости". Носительницей "хорошего" в России они считают только "интеллигенцию", в ней видят источник "просвещения" и даже спасения. Но это не так, и не в том смысле, что интеллигенция "плоха", а в том, что она больше всего на свете боится какой бы то ни было почвы под ногами (Федотов: "идейность" и "беспочвенность"), боится – не борьбы и жертвы, их она "любит" и вообще мужественная и героическая, а выхода из своей заключенности в самой себе, нарушения своего "сектантства", свежего воздуха. Даже обращаясь в Церковь, интеллигент остается интеллигентом. Он "несет знамя" своей "церковности", он "обожает поститься", он с надрывом принимает Типикон и, главное, все время клеймит "интеллигенцию". Таким типичным "интеллигентом" в обличий фанатического, максималистического "церковника" был, конечно, о.Константин Зайцев: он ни одной строчки со времени своего обращения не написал без надрыва … В Церкви "интеллигент" моментально начинает "суетиться" – он чего-то от нее ждет , к чему-то ее призывает , кого-то от имени ее обличает и, главное, все время что-то объясняет. У него из веры обязательно вырастает "программа". Страшная судьба.

Среда, 20 апреля 1977

"Континент" 11. Статья С.Рафальского о национализме, сепаратизме, поляках, евреях и т.д. Все, в сущности, правда и все здравый смысл. Но вот редакция должна "оговорить", что не согласна с положениями автора и печатает только в силу "демократизма". Удивительно, что правду говорить нельзя, а если можно, то только с оговорками. Это же касается и интервью (испанского) с Солженицыным в том же номере. Солженицына, в сущности, "разлюбили" только потому, что он говорил простейшую, элементарную правду. Можно доказать теорему: "интеллигенция" всех народов не выносит правды. И потому не выносит, что считает себя носительницей "правды" в каждый данный момент, в каждой "ситуации". Это относится и к русской интеллигенции (vide

supra[959]), и к Западу. Интеллигенция прежде всего возводит свои идеи и чувства в "правду", а потом в свете этой своей "правды" отказывается признавать любую простую правду – правдой… И этому процессу и служит, его и "оформляет" интеллект ("интеллигенция"). Но остается вопрос: кто любит правду и ищет ее? Кто стремится к тому, чтобы "око его просто было"?

Никита рассказывает вчера, со слов Вероники Штейн, о звериной ненависти к Солженицыну Литвинова, Шрагина, Чалидзе и К°.

Чтение лекций… Иду почти всегда (особенно по вторникам, когда четыре часа [лекций]!) нехотя, и всегда – подъем, всегда – вдохновение. Всегда сам удивляешься – благодарно и радостно – тому, что открывается … И потому так скучны рассуждения – вчера на Faculty – о том, что нужно меньше лекций, а побольше "сочинений" и quiz'oв[960]. Как будто лекция – это только "передача" каких-то знаний…

Глубочайшее убеждение в необходимости "деклерикализировать" богословие. Отнять "ключ разумения" от тех, кто захватил его, но – на деле – совершенно равнодушен, если не враждебен всякому "разумению".

Солнце. Длинная череда несказанно лучезарных дней!

Арсеньев на днях мне по телефону: "На лекции в Holy Cross[961] два года тому назад молодой греческий богослов тридцать девять раз произнес "божественные энергии" и только один – имя Христа". Грустная, страшная правда – о богословии… Мне сдается иногда, что богословы, в сущности, ne comprennent rien а rien[962]… У них просят хлеба, она подают камень (науки!).

"И всем казалось, что радость будет…"[963]. Theology takes good care of this[964], исключая радость как нечто явно ненаучное…

Четверг, 21 апреля 1977

Проснулся сегодня ночью и, как это часто бывает, долго не мог заснуть от мысли, показавшейся ужасной: что жизнь прошла , и ничего не сделано, и все уходит на мелкие делишки, семинарские драмы, скрипты и т.д. Утром – толь ко воспоминание, но ночью это казалось абсолютным ужасом… И все же остается, действительно, мучительный вопрос: нужна ли эта полная "растрата" жизни? Нужно ли писать? Нужно ли что-то менять? Нужна ли эта отдача всего "мелочам" или в принятии вот "этой" жизни – христианский смысл ее?

Чтение вчера (как всегда после поездки в Нью-Йорк) газет и журналов. Сего дня утром говорил Л.: переход из одной "риторики" в другую. Риторика французской "левой", риторика русской эмиграции, риторика диссидентов, риторика "Православия". И самое ужасное, мучительное в каждой из них – это их "заключенность" в себе, самодостаточность, самодовлеемость. Каждая закрыта и не видит того, что она, в меру своей закрытости, убога. Душевная усталость от всего этого, страстное желание ухода от всех риторик… Но что же нужно?

Пятница, 22 апреля 1977