Христианство требует, абсолютно требует простоты , требует "светлого ока", "зрячей любви". Оно извращается всюду, где есть надрыв, где "естество на вопль понуждается". А все это, увы, в невозможной мере присуще нашей эпохе, пронизывает собою нашу цивилизацию. Человек потерял способность любованья , и все для него стало "проблемой". Надо уйти, выйти от и из "проблем", и это значит – очистить зрение, очистить душу от всего этого нездорового возбуждения.

Понедельник, 19 декабря 1977

Проводы вчера Сережи и Мани в Южную Африку! Un moment difficile a passer[1075], особенно для Л.

Поздно вечером звонок от о.Л.Кишковского: скончался Н.С.Арсеньев. Он звонил мне дня три-четыре тому назад, и я тогда же сказал себе: это в последний раз, так слаб был его голос.

В субботу днем прогулка, в одиночку, по Пятой авеню. Солнце, несусветная толпа, Christmas carols[1076], льющиеся отовсюду, праздник, висящий в воздухе: все это доставляет мне огромную радость. И мне совсем не мешает "коммерциализация" Рождества, которую [многие] вечно изобличают. В Средние века торговали мощами. В [книжном магазине] Rizzoli, куда я захожу, гремит какой-то oratorio Баха.

Днем вчера bien au chaud[1077] в Крествуде, вдвоем. Снегопад за окном. Серое небо. Черные ветки.

Вторник, 20 декабря 1977

Панихида по Арсеньеву, вчера, в карловацкой церкви в Sea Cliff'e. Нас – "американских" священников – целая группа во главе с митр. Феодосием. Неожиданно для меня, о.Митрофан Зноско попросил меня сказать слово в конце панихиды. Подумать только – это тот же о.М[итрофан], который семь лет тому назад служил демонстративные панихиды по мученикам перед воротами резиденции Syosset! Чьи прихожане начертывали на этих воротах красные серпы и молоты… Вот уж поистине все проходит…

Потом – ужин с митр. Ф[еодосием] у Трубецких, уютный и дружеский.

Суббота, 24 декабря 1977

Сочельник. Только что пришли с длинной службы. Чудный солнечный день. С нами эти дни Ткачуки.

Написал маме, Андрею, Солженицыну (получил от них сегодня поздравления).

Праздничная тишина. Завтра, после елки, уезжаем с Л. в Новый Орлеан на неделю.

Пятница, 30 декабря 1977

Три дня в Новом Орлеане, в Hotel St. Louis, в самом центре Vieux Carre. Сколь бы ни была искусственна "туристическая" жизнь, овладевшая этим кварталом: jazz, кабаки, танцовщицы, – волнение от этих старых улиц с чугунными резными балконами, от прошлого, окрашивающего этот город. Собор, площадь. Поездка по Миссисипи на бывшие плантации. Поездка в Bay St. Louis. Старые кладбища с могилами поверх земли (из-за болота). Уезжая, оставляешь там часть души: словно к чему-то прикоснулся… Два противоречивых опыта в таких городах: бега времени, с одной стороны, le temps immobile – с другой. "Все, кружась, исчезает во мгле…"[1078]. Но вот тот же переулок около собора, те же удивительные южные (зеленые в декабре) дубы, молчание, присутствие, победа над суетой.

Начал читать "The Meaning of Anxiety" Rollo May[1079]. Желание понять весь этот мир "психотерапии", которым буквально все одержимы в наши дни. Хочу проверить мое инстинктивное к нему отвращение, убеждение в его несовместимости с христианством, с верой. Вспоминаю мой – единственный! – "кризис" 1935-1936 года. Была ли это "anxiety"[1080]? И если была, то что ее разрешило? Во всяком случае, не "психотерапия", весь смысл которой в "высказывании", тогда как силой воли, напряжением я ничего тогда (месяцами!) не показывал никому, ни с кем словом не обмолвился. Все было внутри, абсолютно скрыто. И до сих пор чувствую так: Бог оставил , Бог вернулся . И иногда тоже чувствую, что молился я только тогда… А с тех пор не было "кризисов". Вот сегодня – страшный, непонятный "темный" сон: я ем, а за окном три виселицы, и с каждой, по очереди, падают повешенные, и один как-то страшно ползет… Что это? Откуда? Но вот просыпаюсь – и никакой "anxiety". Солнце на крышах, солнце в пустой квартире, и во всем "присутствие", и от него – радость жизни. Иногда (часто) думаю, что, может быть, я очень холодный, равнодушный и поверхностный человек, желающий только "спокойствия". Правильно ли это – "покоя сердце просит"? Правильно ли внутреннее отталкивание от "религиозных разговоров", от "религиозной суеты", от "организации" религиозной жизни? Но, одновременно, отталкиванье от всяческого "спиритуализма", буддизма, ухода из истории? Как хотелось бы честно, просто, ясно изложить, "в чем моя вера", и как это невозможно… Прежде всего потому, что это не ясно моему уму и сознанию. Одно, мне кажется, все-таки "ясно", а именно: что основными "координатами" этой веры являются, с одной стороны, острая любовь к миру во всей его "данности" (природа, город, история, культура), а с другой стороны – столь же острое, столь же очевидное убеждение (или "опыт"), что сама эта любовь направлена на то "другое", что этот мир "являет" и в явлении чего – его сущность, призвание, красота и т.д. Поэтому мне одинаково скучно и тоскливо там, где это "явление" отрицается, то есть и с теми, кто этот мир любит без "отнесенности" к "другому", и с теми, кто это "другое" (религию) просто противополагает миру. Скучно и с законченными "секуляристами", и с законченными "религиозниками". А именно эта поляризация и происходит в наши дни. Тоска "обмирщенности" и тоска "благочестия", ибо и то и другое прежде всего маленькое, унылое, само по себе именно скучное. Однако это именно "координаты", и остается главный и единственный вопрос: что же все-таки делать, как жить в мире – Богом, и в Боге – миром, то есть любовью? В чем присущее человеку творчество ! Ибо вместе с Богом он творит свою жизнь и, следовательно, свое Царство Божие…

Суббота, 31 декабря1977

Paul Valery: "Toute vue des choses qui n'est pas etrange est fausse. Si quelque chose est reelle, elle ne peut que perdre de sa realite en devenant familiere. Mediter en philosophic, c'est revenir du familier a 1'etrange et dans 1'etrange affronter le reel"[1081].

Цитировано Жюльеном Грином из "Les choses tues"[1082]. Но тут, в этих словах, и мое понимание "богословия".

Вчера после обеда с детьми Хопко на крыше World Trade Center. Потрясающий вид на Нью-Йорк, сначала в свете заката, потом в ночных огнях. Очевидная для меня красота этого зрелища. Вспоминаю слова Р.Berger'a: не "деревня", а город – символ, реальность христианской веры ("Новый Иерусалим" – "Аще забуду тебе, Иерусалиме…") "Природой" без города занято язычество.

Отец Фома [Хопко] дает мне читать циркулярное рождественское письмо какого-то трапписта из Massachussets. В его монастыре "встречаются" все "традиции" (Запад, Восток, буддизм), все "обряды", все "experiences"[1083]. Варварство всего этого. Словно "традиции" – какие-то одежды: оделся в буддиста – и уже "experience". Меня тошнит от этой дешевой, мутной волны "spirituality"[1084], от этого мелкотравчатого синкретизма, от этих восклицательных знаков "La culture ne s'improvise pas"[1085], – замечает Грин. Религию тоже. Невольно вспоминаешь: "…и на строгий Твой рай…"[1086]. От всего этого возбуждения, в котором приходится жить, буквально опускаются руки. Хочется уйти. Чашка кофе и гамбургер в простом кафе подлиннее , реальнее всей этой религиозной болтовни. Как таинство невозможно без хлеба, вина, воды, так и религия требует "мира", реального и "будничного" Без него она становится неврозом, самообманом и самообольщением