Погодину М. П., 15 мая, 1841*

199. М. П. ПОГОДИНУ. Рим. Мая 15 <н. ст. 1841.>

Благодарю много за деньги. Я их получил*, но это, однако ж, как ты сам знаешь, только половина. Я расплатился с долгами и сижу на месте. Если ты не выслал остальных двух тысяч еще до получения сего письма, то мне беда, беда, потому придется оставаться в Риме на самое жаркое время лета, которое, во-первых, у меня совершенно пропадет, а во-вторых, может нанести значительный вред моему здоровью. Досадно мне очень, как подумаю, что мне придется возвращаться одному*, почти страшно: перекладная и все эти проделки дорожные, которые и в прежние времена не очень были легки, теперь, при теперешнем моем положении,[478] мне кажутся особенно тягостны. Если бы бог послал мне счастие, т. е. попутчика с коляской, было бы и весьма в пору. Последнего слова в твоей записке я никак не мог разобрать. Написано так: В эту минуту я занемогаю и потом слово, которого я не мог разобрать. Я утешаю себя по крайней мере, что не нужно понимать в буквальном смысле эти слова. Ужасно жалко мне Аксаковых*, не потому только, что у них умер сын, но потому, что безграничная привязанность до упоенья к чему бы ни было в жизни есть уже несчастье. Так мало знать жизнь, чтобы не помнить, что всякую минуту мы можем лишиться всего, позабыть, что всякую минуту мы должны благодарить за то, что остается[479] нам, жить обманом и стараться вечно обманываться — страшно, просто страшно. Мы ропчем только на утраты и никогда не благодарим за блага, которые даются нам щедро, обильно, но мы замечаем их только в минуту, когда лишаемся их, а до того времени глядим на них, как на что-то должное нам, на что-то непременно принадлежащее нам. Неблагодарен человек. — Как бы мне хотелось быть в эту минуту в Москве.[480] Как бы хотелось знать, утешились ли они хоть сколько-нибудь. Обними их и перецелуй, хоть им теперь не до меня. Почему же хотя Константин* не написал мне ни строчки. Уж два месяца слишком, как я не получаю ни от кого письма. Обнимаю всею душою Елисав<ету> Васильев<ну> и ребятишек.

Прощай, мой друг, посылаю тебе, пока еще письменно, поцелуй, в нетерпеливом ожидан<ии> личного.

<Адрес:> à Moscou (en Russie) Профессору имп. Московского университета Михаилу Петровичу Погодину. В Москве, в Университет.

Гоголь М. И., 7 августа 1841[481]*

200. М. И. ГОГОЛЬ. Рим. Ав<густа 7 н. ст. 1841.>

Что же опять так долго я не получаю от вас никакой вести? Уже более двух месяцев прошло после моего последнего письма*, на которое я не получал ни полстроки ответа. Живы ли вы, здоровы ли вы? Если вам некогда, должна бы, кажется, которая-нибудь из сестер написать ко мне: у них есть время. От Лизы я тоже давно не получал писем.

Более писем не адресуйте мне в Рим и лучше совсем не пишите до моего приезда в Москву,[482] потому что я наверно не могу вам определить моего адреса[483] в продолжение целых[484] трех месяцев, которые буду скитаться по разным городам Германии*. В Москву надеюсь быть зимою*. Стало быть, вы можете мне адресовать письма туда на имя Погодина или Лизе*.

Прощайте. Желая вам всего лучшего, что ни есть, остаюсь любящим вас сыном

Николай.

Отправьте прилагаемое письмо* поскорее к Данилевскому.