Чтоб не тянуть, я начал излагать своё дело: что ощущаю у противника слабину. Распробовать её лучше бы всего так: никого не спрашивая, пустить в набор несколько глав "Ракового корпуса". Даже если не пройдёт, то, при появлении "РК" заграницей, я смогу справедливо негодовать на СП. Иначе, предупредил я, смотрите: вот появится "РК" за границей, неизбежно, и на нас же с вами свалят: скажут, что это мы не предпринимали никаких попыток, не могли друг с другом договориться.

A. T.: - Это надо подумать, так сразу не скажешь.

А тон этот я уже знаю: это отказ. Пытаюсь убеждать: в обоих случаях откажут или пропустят - мы выигрываем!

А. Т.: - Это дерзость будет после всего случившегося - подать как ни в чём не бывало. Надо сперва идти говорить, но я уже не могу, поймите.

(Лакшин потом объяснит мне: в последний раз в "отделе культуры" Шаура опять навязывал Твардовскому читать "Пир победителей" - и A. T. в который раз был достойно-непреклонен: ворованную вещь, распространяемую против воли автора, не взял в руки! - но слишком ругательно ответил Шауре, и больше не мог идти туда.)

- Да не надо идти просить! Подать обычным образом - и ждать. Почему нельзя?

Лакшин (подобранно, вдумчиво):

- Я не сказал Александру Исаевичу по дороге...

(А почему не сказал? не было времени? Да из-за этого и ехал он, теперь понимаю, но сказать должен был при шефе.)

- ...а есть такой вариант. Был Хитров в отделе Шауры, перебирали то да сё, зашла речь о Солженицыне. Там удивляются: ему же 24 писателя сказали написать антизападное выступление, как же он смеет не писать? Пусть напишет - и всё будет в порядке. Ну, не обязательно в "Правде" или в "Литгазете"... Пусть хоть в "Н. Мире"...

(Да-а-а? Так они на попятную уже идут, на попятную. Не привыкли встречать твёрдость!)

Итак, предлагает Лакшин: действительно, набрать несколько глав "Корпуса" - и в том же номере, "ну хотя бы в отделе писем... - какое-то заявление А.И., что он удивляется западному шуму...".

Благоразумный мальчик (в 35 лет)! он качался со мной на заднем сидении, вёз капитуляцию - и не показал. Очень благоразумно, да, для этого маленького квадрата, но их - шестьдесят четыре, и надо видеть, что противник смят!

Однако я не успел даже ответить Лакшину - отдать справедливость Трифонычу, он тут же нахохлился, забурчал:

- А что он может писать? О чём, если всё замяли? письмо-то съезду было, его же не изменишь!

И - стих Лакшин, ни довода больше: мнение А. Т. важней для него, чем мнение ЦК. Стих, хотя внутренне не согласился.

Ну, и я не настаивал больше. Говорили о разном. Пили чифирно-густой чай. А. Т. ещё вставал, похаживал, садился - и всё больше благообразел, отходил от слабости. Тут Лакшин выложил на стол пачку новых книжечек Твардовского, а я по оплошности протянул А. Т. ручку:

- С вас библиотечный сбор.

Он даже не брал её, не пытался, руки-то тряслись! Извинительно:

- Я сейчас не сумею надписать... Я - потом...