- В Самиздате - всё письмо! К нам в Рязань привезли даже не из литературных кругов, а - врачи.

- И всё - точно?

- Совершенно точно!

A. T. изумляется неисповедимости путей, однако больше с удовольствием, чем со страхом. Вообще-то он Би-Би-Си одобряет, и что оттуда "Раковый" читают - "хорошо, пусть читают". Вздохнул, но не завистливо ничуть:

- У вас в Европе уже бoльшая слава, чем у меня.

Я перевёл: в армии сейчас, если у кого увидят голубую книжку "Н. Мира", занесённую с "гражданки" - таскают к политруку, как за подпольную литературу. Вот это - слава.

Он вдруг:

- А всё-таки шкаф красивый получился, хотя из самого дешёвого, из ясеня! Вот приедете ко мне следующий раз, торопиться не будете...

Когда это бывало, чтоб я не торопился... когда это будет?..

Денег опять мне предлагал:

- Тысячу? Две тысячи? Три тысячи?.. Раньше говорили: мой кошелёк - ваш кошелёк, теперь: моя сберкнижка - ваша сберкнижка!

Я отклонил. Мне бы вот - за "Раковый" 60% получить, а не 25. Мне нужны официальные поступления по годам - на какие средства живу.

Смутился. Это - ему трудней. Это надо опять продвигать через начальство, через бухгалтерию "Известий", ещё прежде - через своего же молодого выдержанного осмотрительного Хитрова.

- Вот Хитров приедет, может сообразит.

(Ещё и эту последнюю выплату A. T. устроит мне - "семь бед - один ответ", вопреки возражениям Лакшина-Кондратовича, что это может повредить журналу.)

А узнав, что я сценарий сдал на Мосфильм - стал просить с милой хмельной настойчивостью, как запретную рюмку - дать ему тот сценарий, и сейчас же!

Я - пошёл за ним, к портфелю, A. T. сразу ревниво:

- Вы с первым этажом ближе, чем со вторым?

(На втором - главные члены коллегии, на первом - все рядовые, и отдел прозы, и мой портфель всегда остаётся там, к постоянной ревности A. T.)

Убрал прочь крамольные (особо номерованные) листы, остальное принёс A. T. (Бедный Трифоныч! Он со мной - открыто, а я - никогда не имею права.) Через час, после партсобрания, уже вся коллегия собралась над моим "Тунеядцем", и A. T. уже требовал:

- Право первой ночи - нам! Предупредите Мосфильм - право первого печатания за "Н. Миром"!

Это - пока не прочли подробно.

Но вот интересно, отмечено в моей тетради: хотя в тех самых днях прошлась по мне "Правда" - мы с Трифонычем в разговоре даже о том не помянули! даже для него правдинское ругательство уже было ничто!.. Времена-а!..

После того следующий раз о чтении "Архипелага" договорились мы с A. T. на четыре майских дня 1969-го (был день Победы в пятницу, смыкались выходные), что беру его в свой "охотничий домик" (так он ласково, не повидав, называл мою неведомую истьинскую дачу). Но перед самым тем A. T. снова "впал в слабость" - не глубоко, ещё вызволимо. Узнал я, что Лакшин едет к нему в Пахру, кинулся к Лакшину на квартиру, передал для Трифоныча подбодряющую записку, а самого Лакшина упрашивал: подействуйте на него, уговорите ехать ко мне, это важно для его же стойкости, для отстаивания журнала.

(Сосредоточенный всегда на своём, я не удосуживался тогда приглядеться и размыслить: ведь для осторожных целей Лакшина моё влияние на А. Т. было разрушительно. По старой привычке, со времён "Ивана Денисовича", я привык видеть в Лакшине своего естественного союзника. А это давно не было так.) Лакшин кивал мне - вежливо, дружелюбно, но, пожалуй, отсутствующе. Увидел я: нет, не станет он уговаривать. Тем более, что у меня застрянет Твардовский и на понедельник, а в тот понедельник состоится важный звонок Воронкова в редакцию, и по всем соображениям расчётливой дипломатии надо Главному быть к звонку на своём кабинетном месте. (Шла молчаливая осада Твардовского, применялась новая тактика: давили на него с глазу на глаз, вынуждая добровольно подать в отставку.)

Да только при всех раскинутых лабиринтах дипломатия не знает неба. Для этого-то скрытого противостояния и нужна была Твардовскому огнеупорная твердость, какую лишь на зэковском Архипелаге и воспитывают.

Нет, не приехал A. T. Зря протаскал я книгу. И спрятал, - уже навсегда для него.