- Вы не знаете, как это в партии принято: скажут подать - и подам.

Более настойчиво и более уверенно я убеждал его не отрекаться от западного издания своей поэмы, не слать ей хулы. Я не знал: уже отречено было! - и, напротив, как милости и прощения ждал А. Т., чтоб не отказались его отречение напечатать в газете... (Бедный А. Т.! Не станет злопамятности напомнить ему, как "наверно я сам" отдал "Крохотки" в "Грани" - иначе как бы они появились?..) Ни того отречённого письма, ни письма Брежневу (написал: "Я - не Солженицын, а Твардовский, и буду действовать иначе". И очень жаль, на этом пути не выиграешь...) он мне не показал - "копий нет". (Чего-то стыдился в них передо мной.)

И всё-таки, полузастенчиво и с надеждой:

- А вы поэму мою не читали?

- Ну как же! Вы мне подарили, я читал.

(А сказать-то ничего не могу, не хочу - да ещё в такой день.)

Он чувствует:

- Вы не последнюю редакцию читали, она потом лучше стала.

(Боюсь, что последнюю.)

Опять беспокоился, не живу ли я на западные деньги, и тем себя мараю. В который раз предлагал своих денег.

Подбодрял я его:

- Ну что ж, вы своё отбухали, теперь будете отдыхать. Вот приедем за вами с Ростроповичем, заберём вас в его замок, дам вам ту книгу свою почитать.

(Под потолками не скажешь "Архииелаг".)

Даже сиял, нравилось ему.

Высказал очень странное:

- Вот у вас есть и повод, почему вы сегодня пришли в редакцию: вам надо было получить свои новогодние письма.

Это - не в виде укора, не подцепить, а - какое-то затмение, надвинутое из 37-го года.

- Да что вы, А. Т.! Какой повод? Перед кем?

- Ну, - потуплённо говорил A. T., - если вас станут спрашивать, почему в такой день...

- Меня, Александр Трифоныч? Да уж я-то в своём отечестве ни перед кем не отчитываюсь!

Или не знал, что все коридоры 1-го этажа забиты авторами?

А вот что было трогательное:

- А тут какая-то мистика и датах. Вчера был день моего ареста, даже 24-летие. Сегодня - день смерти Пушкина, и тоже столетие с третью - (И годовщина суда над Синявским Даниэлем. Но этого ему не надо говорить!) - И в эти же дни вас разгромили!

Он вдруг очень от души:

- А вот хотите мистику. Сегодня ночью я не спал. Выпил кофе, потом снотворное, заснул тревожно. Вдруг слышу приглушённый, но ясный голос Софьи Ханановны (секретарша A. T.) "Александр Трифоныч! Пришел Александр Исаич." И так именно днём произошло.

Очень меня это тронуло. Значит, сегодня он приехал с такой надеждой. Который раз он проявлял, насколько наши нелады ему тяжелее.

В этот день всё ожидалось, что будет в завтрашней "Литературке", и агенты приносили разные сведения: то - идёт отречное письмо A. T., то - не идёт, то - будет подтасовка, что он согласен с переменами в редакции, то не будет.

Изменила б "Литгазета" своему характеру, если бы не сжульничала. На другой день и подтасовка была конечно, и невозвратное объявление о выводе четырех членов редколлегии, и - письмо A. T., которого уже истомился он ждать в печати, но чести оно принесло ему мало: "моя поэма абсолютно неизвестными мне путями, разумеется, помимо моей воли в эмигрантском журнальчике "Посев" в искажённом виде. Наглость этой акции, беспардонная лживость, провокационное заглавие, будто бы она "запрещена в Советском Союзе". А разве же - не запрещена? А разве не спрашиваете вы друзей "читали мою поэму?" А разве это письмо - откроет ей печатанье в СССР?