К тому ж накануне я уже знал из радио, что независимо от меня (издали это воспринималось как согласованное движение, и власти были уверены, что согласовано хитро) в тот же день 21 августа (совпадение первое) пошла в наступление и другая колонна: Сахаров дал пресс-конференцию по международным вопросам, откровенностью и активностью захватывающую дух: "СССР - большой концентрационный лагерь, большая зона". (Что за молодец! Нашу зэческую мысль и высказал раньше меня! Залежался "Архипелаг".) "С каким легкомыслием Запад отказался от телевизионных передач на территорию Советского Союза!" "Москва прибегает к прямому надувательству."

Я только не знал, что в эти самые часы 23 августа в своей тёмной "Достоевской" да ещё коммунальной квартире на Роменской улице в Ленинграде просовывала голову в петлю несчастная Елизавета Денисовна Воронянская, терзаемая тем, что открыла ГБ, где хранится в земле "Архипелаг". Противник наступал своим порядком.

(Я этого не ведал, я настроен был превесело, и созоровал: 21 августа послал шутливо-злую записочку в КГБ по адресу той экспедиторши, так чётко расписавшейся на уведомлении [27]. В этот раз уведомление не вернулось: генерал Абрамов не оценил возможностей такой откровенной пикировки. А может быть, он уже листал "Архипелаг", откопанный 30-го августа из земли, под Лугой?)

Под начавшееся улюлюканье нашей прессы, Сахаров, никак не ожидая никакого положительного продолжения, поехал отдохнуть в Армению, и часть событий воспринимал там, не могучи сесть на поезд (предсентябрьский пик).

А власти тем более не знали наших планов. У них план был: к этой осени окончательно разгромить оппозицию. Для этого (по тупости мысли их) надо было провести показательный процесс Якира-Красина, те раскаются, что всё "демократическое движение" было сочинено на западные диверсионные деньги и тогда советская интеллигенция и западная общественность окончательно отвернутся от такой мерзости, и последние диссиденты заглохнут. Конечно, поражение таилось уже в самом идиотском замысле: применить в 70-е годы избитый приём 30-х. И всё-таки угнетение общественного настроения в Союзе, ещё худший опуск его были бы достигнуты, если бы не уляпались они с этим судебным процессом - да во встречный бой: 14 месяцев они всё откладывали, откладывали этот свой бездарный процесс, думая, что грозней подготовят, страшней напугают, - и влезли с открытием в 27 августа!

Этой даты, конечно, никто из нас не знал. Но я, предвидя, что когда-то они соберутся всё же, решил загодя парировать, накрыть их ещё до открытия, - и сказал в интервью, что процесс будет унылым (на Западе перевели "прискорбным", совсем другой смысл) повторением недаровитых фарсов Сталина-Вышинского, даже если допустят западных корреспондентов. Опубликовать интервью назначил - 28 августа, на Успение.

27-го они и открыли процесс, ещё дешевле сортом - без допуска иностранных корреспондентов, и не успели посмаковать свою пятидневную тягомотину, как на другой день Ассошиэйтед Пресс по всему миру понесло мою презрительную оценку. (Совпадение второе. Правда, успели они на ходу вставить за это и меня в процесс: я оказался главный вдохновитель и направитель "Хроники"!)

Встречный бой! - где в ловушку захлопнули мы их, где - они нас. 29, 30, 31-го я слушал по всем радиостанциям, как идёт моё интервью, ликовал и дописывал - несло меня - "Письмо вождям". А тем временем выкопан был "Архипелаг", и - худые вести не сидят на насесте - 1-го сентября пришли мне сказать об этом, ещё не совсем точно. 3-го - уже наверняка.

Как именно и что произошло в Ленинграде - мы не узнали тогда, не узнали и до сих пор: все затронутые этой историей были окружены слежкой ГБ, и моя открытая поездка туда по горячему следу могла бы только повредить. Воронянской было уже за 60, расстроенное здоровье, больная нога, ленинградский Большой Дом навалился на неё всей своей мощью, началось с подробного обыска, потом 5 суток допросов, потом дни неотступной слежки. За всё это время никто не сумел дать нам никакого сообщения. Что именно происходило с Воронянской - все последние сведения от соседки по квартире, которая сама не вызывает доверия. В вариантах её рассказа - пятна крови или даже ножевые раны на повешенном трупе, что противоречит версии о самоубийстве через петлю. Есть большие основания подозревать и убийство, если боялись, что она сообщит мне, если она попытки такие делала. Медицинская же констатация была записана - "удушение", а труп не показан родственникам. После конца допросов миновало две недели, за это время в несчастной женщине взяли верх иные чувства, чем тот страх, который она всегда испытывала к шерстяным родственникам, чьи когти и зубы особенно остро изо всех нас предчувствовала, хотя как будто - в шутку и к острому словцу. Она металась по квартире, говорила соседке: "Я - Иуда, скольких невинных людей я предала!". Откуда и как пришло на Воронянскую подозрение и розыск - мы ещё выясним когда-нибудь до конца, как и всю историю её смерти. Реальной работы со мной она не вела уже три года и не виделась почти. Но самое досадное, что провала никакого бы и не было: никакого хранения ей не было оставлено, но из страсти к этой книге, из боязни, что погибнут другие экземпляры, она обманула меня, поклялась и красочно описала, как, исполняя моё уже третье настойчивое требование, - сожгла "Архипелаг". А на самом деле - не сожгла. И из-за этого только обмана - госбезопасность схватила книгу.

Да и схватила-то ещё не сразу. Считая, что книга теперь в руках - не спешили. Очевидно, более всего опасались (и справедливо) - чтобы я не узнал, это важней даже было, чем схватить. Своё хранимое Воронянская стала держать на даче у своего знакомого Леонида Самутина, бывшего зэка. Теперь на допросах сама и открыла хранение. (Сколько говорит мой опыт, никогда ничего закопанного не находили прямым рытьём, всегда - дознанием и добровольным показанием. Земля хранит тайны надёжней людей.) Открыла - а брать не шли. Но когда после её похорон, известие о смерти передали по телефону мне в Москву, - ГБ, очевидно, решила, что дальше ждать нельзя, я могу приехать за "Архипелагом" через несколько часов. И пошли брать. И об этом я тоже узнал совсем случайным фантастическим закорочением, какими так иногда поражают наши многомиллионные города, - ГБ надеялась глодать и грызть свою добычу втайне от меня, - я же, почти с места не пошевелясь, к вечеру 5-го сентября отозвался в мировую прессу [28]. Тут - не всё точно, мне передали, что Елизавета Денисовна пришла из ГБ 28-го и кончила 29-го. Но - встречный бой, удары не планируются, не проверяются, а наносятся на ходу.

Так судьба повесила ещё и этот труп перед обложкой страдательной книги, объявшей таких миллионы.

Провал был как будто бездный, непоправимый: самая опасная и откровенная моя вещь, которая всегда считалась "голова на плаху", даже если б оглашена по всему миру и тем меня защищала, - теперь была в руках у них, ещё и не двинувшись к печатанью, готова к негласному удушению, вместе со мной. Провал был намного крупней, чем провал 65-го года, когда взяли "Круг", "Пир" и "Республику труда".

А настроение, а ощущение - совершенно другое: не только никакого конца, гибели жизни, как тогда, но даже почти нет и ощущения поражения. Отчего же? Во-первых: сейф на Западе, ничто не пропадёт, всё будет опубликовано, хотя бы пал я сию минуту. А во-вторых: вокруг мечи блестят, звенят, идёт бой, и в нашу пользу, и мы сминаем врага, идёт бой при сочувствии целой планеты, у неё на глазах, - и если даже наш главный полк попал в окружение - не беда! это - на время! мы - вызволим его! Настроение весёлое, боевое, и в памяти: именно с 4-го на 5-е сентября 44-го года у Нарева, близ Длугоседло, мы выскочили вперёд неосторожно и маленький наш пятачок отжимали от главных сил, сжимали перешеек с двух сторон, нас горстка, а почему-то никак не уныло: потому что всё движение - в нашу пользу, размахнутое фронтокрылое движение, и уже завтра мы не только будем освобождены, но на плотах поплывём через реку, захватывать плацдарм.

Ни часа, ни даже минуты уныния я не успел испытать в этот раз. Жаль было бедную опрометчивую женщину с её порывом - сохранить эту книгу лучше меня, и вот погубившую - и её, и себя, и многих. Но, достаточно уже учёный на таких изломах, я в шевеленьи волос теменных провижу: Божий перст! Это ты! Благодарю за науку! Во всём этом август-сентябрьском бою, при всём нашем громком выигрыше - разве бы я сам решился? разве понял бы, что пришло время пускать "Архипелаг"? Наверняка - нет, всё так же бы - откладывал на весну 75-го, мнимо-покойно сидя на бочках пороховых. Но перст промелькнул: что спишь, ленивый раб? Время давно пришло, и прошло, - открывай!!!