3. Юридически раздавить печатание, открыто давить, что оно противозаконно. (Предвидя этот натиск, мой адвокат д-р Хееб уже составляет для меня проект "Подтверждения полномочий" - специально на "Архипелаг" и в условиях после конвенции.)

4. ............. (Но это требует времени, и всё равно не остановит публикации. Даже наоборот: усилит её терять станет совсем нечего.)

5. Личное опорочение меня (уголовное, бытовое) - с тем, чтобы обездоверить мои показания.

6. Припугнуть - по пункту 1 или по 4?

7. Переговоры?

Это я совсем под вопросом ставил, их надменность не позволит спуститься до переговоров ниже межправительственного уровня. Запалялся же Демичев: "С Солженицыным - переговоры? Не дождётся!" (Я-то думаю - дождусь. Когда, может быть, поздно будет и для дела и для них, и для меня.)

Кончая бумажку этим вопросом - "Переговоры?", не верил я в их реальность, да для себя не представлял и не хотел: о чём теперь переговоры, кроме того, что в "Письме вождям"? Не осталось мне, о чём торговаться: ни что запрашивать, ни - что уступать.

Да и каким путём они ко мне обратятся? Всех подозрительных, промежуточных, переносчиков и услужников я давно обрезал. Общих знакомых у нас с ними нет.

Составил я такой перечень 23-го сентября, а 24-го звонит взволнованно моя бывшая жена Наталья Решетовская и просит о встрече. В голосе - большая значительность. Но всё же я не догадался.

Дня за два перед тем я виделся с ней, и она повторяла мне всё точно, как по фельетону "Комсомольской правды": что я истерично себя веду, кричу о мнимой угрозе, клевещу на госбезопасность. Увы, уже клала она доносно на стол суда мои письма с касанием важных проблем, да все мои письма уже отдала в ГБ. И уже была её совместная с ними (под фирмой АПН) статья в "Нью-Йорк Таймс". Но всё-таки: были и колебания, были там отходы, и хочется верить в лучшее, невозможно совсем отождествить её - с ними.

На Казанском вокзале, глазами столько лет уже стальными, злыми глядя гордо:

- Это был звонок Иннокентия Володина. Очень серьёзный разговор, такого ещё не было. Но - не волнуйся, для тебя - очень хороший.

И я - понял. И - охолодел. И в секунду надел маску усталой ленивости. И выдержал её до конца свидания.

Я изгубил свои ссыльные годы - годы ярости по женщине, из страха за книги свои, из боязни, что комсомолка меня предаст. После 4 лет войны и 8 лет тюрьмы я изгубил, растоптал, задушил три первые года своей свободы, томясь найти такую женщину, кому можно доверить все рукописи, все имена и собственную голову. И, воротясь из ссылки, сдался, вернулся к бывшей жене.