- Кроме тебя - никто не может её назвать. И если ты шёл на развод должен был предвидеть все последствия.

(Я и предвидел. Давно-давно ты не знаешь многого, многих. А прежних?..).

- Но не низость.

- Не беспокойся, я знаю, что я делаю.

(Да, да! Как можно скорей печатать "Архипелаг". Чтоб никого не схопали, не слопали в темноте. Им темнота нужна - но я им её освещу!)

- А ты - сделай заявление, что всё - исключительно у тебя одного. Что ты 20 лет не будешь ничего публиковать.

(Очень добивается именно этого! За них добивается, это им так нужно! Но как же ты всю жизнь меня не знала, если думаешь, что через месяц ещё есть о чём говорить? Что через час ещё не было решено? а через день не приведено в действие?)

Я мету в другом месте:

- Если тронут кого-нибудь из двухсот двадцати или вроде Барабанова за всех обиженных буду заступаться тотчас.

А она - метлой сюда, сюда, знает:

- Кто рассказывал о лагерях - тому ничего не будет. А вот кто помогал делать.

(Всю ту весну 68-го года, как мы печатали в Рождестве - в задушевной беседе этим умным-умным людям - ты уже всё рассказала, да?..)

- Я буду каждого отдельного человека защищать немедленно и в полную силу!

(Когда-то, когда-то мы были так просты друг с другом... Но давно уже ловлю, что ты - актриса, нет, ловлюсь, в пустой след, вовремя не заметив. Но сегодня на этом твёрдом хребте, на моей главной дороге жизни - не обыграете вы меня, со всеми режиссёрами.)

- Вообще, если ты будешь тихо сидеть, всем будет лучше!

- А я сам и не нападаю, - они вынуждают.

- Ты одержимый, своих детей не жалеешь.

И другой раз о детях:

- Что ж, с ребенком что-нибудь случится - тоже ГБ?

(Их ход мысли - за ребёнка их не заподозрят.)

- Да, конечно, сейчас вы одержали победу. Но если "Раковый корпус" сейчас напечатают - ты не сделаешь публичного заявления, что ты одержал победу?

- Никогда.

Даже удивляюсь вопросу. В крайнем случае скажу, разумная мера, для русской читающей публики.. Мне-то это печатание почти уже и не нужно.

(А правда нужно или не нужно? Как же не желать, не добиваться первей всего - своего печатания на родине? Но вот уродство: так опоздано, что уже не стоит жертв. Символический тираж, чтобы только трёп пустить о нашей свободе! Продать московским интеллигентам, у кого и так самиздатский экземпляр на полке? Или, показавши в магазинах, да весь тираж - под нож? Вот сложилось - я уже и сам не хочу. Москва - прочла, а России - вся правда нужней, чем старый "Раковый". Препятствовать? - не смею, не буду. Но уже и не нужно...)

- В декабре 67-го "Раковый" не напечатали - по твоей вине!

- Как??

- А помнишь, ты притворился больным, не поехал, послал меня. А Твардовский хотел просить тебя подписать совсем мягкое письмо в газету.

(Да, совсем мягкое, отречение зачем шумят на Западе... Только об этом шло тогда и на Секретариате... Вот так и вывернут мою историю: это не власть меня в тупик загоняла (и всех до меня), это я сам (мы сами)...)