2. Арест и срок - Маловероятно

3. Ссылка без ареста - Возможно

4. Высылка заграницу - Возможно

5. В суд на издательство - Самое желательное для меня и самое глупое для них

6. Газетная кампания, подорвать доверие к книге - Скорее всего

7. Дискредитация автора (через мою бывшую жену) - Скорее всего

8. Переговоры - Не ноль. Но - рано

9. Уступки, отгородиться: до 1956 г. - "не мы" - Не ноль (К тому и подзаголовок был поставлен: 1918-1956).

Двумя последними пунктами оценивал я их слишком высоко. Дорасти до такого понимания они не могли. А ведь лежало у них с сентября моё "Письмо вождям", могли б соотнести, подумать. (Да читали ли они его, кто-нибудь ?..) Мой замысел отчасти и был: нанося прямой крушащий удар "Архипелагом" тут же смутить отвлекающей перспективой "Письма", поманить их по тропке 9-го пункта. В декабре я послал моему адвокату и издателям такой график: печатать "Письмо" автоматически - через 25 дней после первого тома "Архипелага". То есть, давши вождям подумать 25 дней и ничего не дождавшись, перенести эту двойственность, это смущение вовне, в общественность, чтоб нависло не над одною закрытою комнатой политбюро, но знали бы: и все наблюдают их выбор.

И верил я: ещё могло потянуть разно. Не могло, чтоб совсем никто наверху не задумался над "Письмом". (Хотя б другие, кто взойдёт: как путь, для себя возможный, как выход из тупика.)

Из-за того, что "Архипелаг" вышел раньше, и срок "Письма вождям" переходил теперь с 31-го января на 22-е. Но когда ТАСС закричало так гневно и бранно, в этой багровой окраске примирительный тон письма мог восприняться как уступка моя, как будто я напуган, не заметят и даты "5 сентября". Мой замысел - от "Архипелага" сразу и прямо пытаться толкнуть нашу государственную глыбу, оказался слаб, плохо рассчитан. Да, предстояло "Архипелагу" менять историю, в этом я уверен, но не так быстро и, видимо, не с Москвы начиная. И 10 января со случайной оказией я поспешил остановить печатанье "Письма". Это успело телефонным звонком в последний миг, ведь вещь не мала, уж её запустили в набор. Остановили.

Возможно было и другое совмещение, более логичное, я раньше имел его в виду: спарить "Письмо вождям" с "Жить не по лжи", уже четыре года томившимся, и с кем составляли они две стороны единого: отшатнуться от одной и той же мерзости и народу и правительству.

Впрочем, начиная печатать такую поворотную книгу, а за ней теперь и все прочие накопившиеся, сплошь, - нуждался ли я вообще в тактических шагах и каскадах? текли бы просто книги. (О таком образе жизни и сегодня мечтаю. Из долгого боя выйти непросто, вот уже 4 месяца в Европе и ещё многие месяцы придётся дояснять, договаривать, отражать догонные удары, а истинно хочется: уйти совсем в тишину, писать - и книги пусть текут. Общественное поведение людей объясняют общественными обстоятельствами, но ведь и законы возраста и внутренних наших перемен подготавливают наши общественные решения.)

После отмены "Письма" я настроился: пусть свистят и улюлюкают, я своё дело сделал пока. Придёте, возьмёте? - берите, и к тюрьме готов. Пассивное защитное состояние. Впрочем, по-серьёзному, мы с женою не ждали, что расправа - будет. Многажды сходило с рук, и эту безнаказанность начинаешь ложно продлять вперёд. Жена в этот раз особенно была убеждена: кроме газетной брани ничего не будет, проглотят. Я не думал так, но вёл себя именно так: не самозаперся в нашей московской квартире без дневного света (от прогляда и фото закрыты были наши занавеси круглосуточно), без воздуха и простора, но мирно ездил в Переделкино, неторопливо надышивался под соснами, и в темпе необычно для меня медленном (ах, спохвачусь я по этим денёчкам!) доканчивал статьи для сборника "Из-под Глыб". Сейчас даже не верится, что размеренно, ровно, буднично текла наша жизнь в январе. (Во время газетной травли друзья приходили к нам и говорили: "только у вас в доме и покойно".) Аля перепечатывала последние главы "Телёнка", мы их фотографировали, готовили к отправке. И, за городом, радио наслушивался я вдосталь: собственный "Архипелаг" доносился из эфира как живущий сам по себе, своими болями полный, а мной никогда не построенный, не могущий созданным быть - и меня же до слёз пронимал. Мировой отклик на русское издание книги превзошёл по силе и густоте всё мыслимое. Ну, конечно, перемешивали со своим, более понятным: страшные вести о диком Архипелаге и снятие запрета с воскресных автомобильных поездок в ФРГ; в головы невмещаемая архипелажная жизнь и трёхдневная рабочая неделя в Великобритании. Топливный кризис дохнул на преблагополучный Запад - и эти первые слабые ограничения поразили его чувства. К чести Запада, однако, страдания с бензином не показались сильней, чем страдания тех вымерших туземцев.