— Ну, это только для себя самой. Есть женщины, которым это совсем не опасно…

— Отличается ли подход к тексту у гуманитария и у технаря? Ведь мышление разное, и, наверное, это каким‑то образом должно сказываться и в переводе.

— Да, мышление разное, но, к своему удивлению, я заметила, что подход к тексту у них мало отличается. Многие наши гуманитарии — бывшие технари. В переводе главное — слух и талант.

— А бывают ли непереводимые произведения?

— Думаю, нет. Просто надо найти человека, который в пределах своего языка говорит это и этим языком. Тут своя сложность — такого человека можно долго искать. До 1989 года я думала, что Вудхауз непереводим (существовали оскопленные переводы 20–х годов). Я думала, что жаргончик 20–х, или что‑нибудь подобное, на современном русском будет звучать вульгарно. Так он и выглядит, если использовать слова типа “парни”, “круто” или “ты” (в обращении к слуге). В конце 1989–го я решила перевести рассказы, посвященные лорду Эмсворту и его свинье. Переведя рассказ “Лорд Эмсворт и его подружка”, я поняла, что, во–первых, переводить Вудхауза для меня огромная радость и, во–вторых, что я с удовольствием пишу и говорю за героев. А что выходит — другое дело.

— Много ли, по–вашему, у нас произведений, загубленных переводом?

— Очень много, и это происходит из‑за низкого уровня переводчиков. Сейчас в переводных произведениях часто встречаются плохо построенные и синтаксически слабые фразы, смесь канцелярита с феней… Раньше перевод губили заглаженным стилем, но это все можно восстановить. Сейчас я переписываю некоторые переводы Вудхауза — править дают почти все неопытные переводчики. У Вудхауза кроме языка ничего нет. Он классик, поэт, у него все сплетено из различных оттенков слов. Читая Честертона — даже в плохом переводе (а в Америке были такие самодельные переводы), — не всегда, правда, но видишь, что этот писатель думает что‑то хорошее. Ну, ничего. Теперешнее состояние переводной литературы —цена за свободу.

— Насколько важна в области перевода фигура редак–тора?

— В хороших издательствах, например в “Худлите”, работали замечательные редакторы, такие, как Эрна Шахова или Стелла Шмидт. В “Иностранной литературе” — Виктор Ашкенази. Все переводчики иногда пишут глупости, а хороший редактор орлиным взором окидывает проделанную нами работу. Когда я переводила Грина, то вместо “чехла для грелки” написала “футляр”, а вместо “зерен” — “бобы”. Витя эти ошибки тут же исправил. А во многих издательствах нет редактора, и если я не замечу свою ошибку, то она будет кочевать из книги в книгу.

— Вы представляете себе современную ситуацию в британской литературе?

— Я ее не знаю. Я остановилась на Фаулзе. Не так давно прочитала несколько книг Стивена Фрая, наиболее подроб-

но — его “Лжеца” (“The Liar”). Это книга о мальчике–педерасте, который много врет и влюблен в другого подростка (начало). По–моему, книга прелестная и, наверное, хорошо написанная, но у меня нет ключа к этому типу литературы. Если бы мне сказали, что это написал августино–францисканский теолог, обличая, например, тщету человеческих страстей, я бы поняла. Но это явно не так.— А что касается современной испанской литературы?

— Совсем ее не знаю. Я застряла на Делибесе и Селе (это 1970–е годы), очень любила их и с удовольствием переводила. Если я возьмусь за испанскую литературу, то за Хуану де ла Крус: это иностранный заказ (проза, конечно).

— Вы переводите каждый день?..