- Жаль! - сказал кто-то из учителей, - а по другим предметам мы по пятерке поставили тебе.

Мать опять встает сзади, просит: нельзя ли классом ниже?

- Сколько тебе лет?

- Тринадцатый' - как подсудимый, говорю я.

- Устарел для первого класса.

Мать опять в слезах. Я стою у окна молча. Один из них (не тот ли Орлов? Он был секретарем правления училища) вдруг говорит матери:

- Ну хорошо, оставляйте его здесь. А мы обратимся с просьбой к архиерею принять его в виде исключения из правила, по другим предметам прошел прекрасно.

Мать поблагодарила. Я в восторге: попал-таки в школу. Мать простилась, заплатила первый взнос за право обучения - брали со светских учеников, а дети духовенства были свободны - заплатила и первый взнос за общежитие. И началось мое богословское образование, продолжавшееся пятнадцать лет.

Конечно, мне очень было легко учиться в первом классе - почти шесть лет подготовки, и я сразу пошел первым. А порядки в этом училище действительно были строже, чем во втором. Зато первые ученики нашего училища, попадая в семинарию, где в первом классе сталкивалось семь учеников из разных училищ епархии, никогда не теряли первенства своего и в семинарии... "Heт худа без добра".

Не буду дальше рассказывать про обучение в училище, семинарии, академии, это имеет специальный, а не общественный характер. В смысле знаний эти школы нам давали довольно много. О религиозном духе скажу после.

Как и везде, предметы нас не интересовали, мы просто отбывали их, как повинность, чтобы идти дальше. Классические языки не любили, да они оказались бесполезными. В семинарии часто учили "к опросу", по расчету времени, за чем следили особые любители из товарищей. Науки нас не обременяли, на экзаменах усиленно зубрили и сдавали. В академии же, куда поступали лишь первые, некоторые занимались уже самостоятельно любыми предметами, а многие слегка проходили ее (академию), напрягаясь лишь во время экзаменов. Учители жили в общем замкнуто от учеников.

Из своей школьной жизни я вспоминаю тут лишь три-четыре случая.

Когда кончился первый год духовной школы, и я возвратился на каникулы, мать моя пошла зачем-то к упомянутому фельдшеру Павлу Васильевич. А нужно сказать, что он тоже сначала вступил в нее, но, кажется, не одолел мудрости греческого и латинского языков и был уволен. Потом он поступил в фельдшерское училище, хорошо усвоил там науки и был, как я говорил, отличным и усердным лекарем на свой медицинский округ. Бывало, ходит он от шкафа к шкафу за решеткой по комнате с лекарственными банками и таково важно и успокаивающе все покашливает: пхр, пхр! Нам-де все это знакомо, и вот мы сейчас вам и поможем... И помогал. После земство за долголетнюю службу чествовало его и даже подарило ему дом. Все мы уважали его. И вот, встретив мою маму, он спрашивает ее:

- Ну как Ваня? Перешел?