«Что вам мнится о Христе; чий есть Сын? Глаголаша Ему: Давидов» (Мф. 22; 42). Он возражает им: «како убо Давид духом Господа Его нарицает?» Что за цель сего вопроса? Чего Христос хотел через это достигнуть? Он делает это для того, чтобы соблюсти форму споров. Фарисеи несколько раз спрашивали Его. Теперь Он их спрашивает; так обыкновенно бывает в спорах. Применяясь к сему обычаю фарисеев и саддукеев, Он спросил их, как бы на пробу, как они судят о Нем, и, между тем, через это удовлетворяет ожиданиям народа, который желал, чтобы Иисус, столько раз слышавший вопросы фарисеев и саддукеев, задал им вопрос подобного рода и, возбудив внимание к Себе, заставил рассуждать о происхождении Мессии. Было мнение, что в Иисусе Христе воплотится высшая Сила, но чтобы воплотилось Слово - Сын Божий, - об этом никто из иудеев не думал, исключая немногих избранных. Мысль сия явилась у них после рождества Христова, и то не у фарисеев, а у кабалистических партий; особенно она появляется «инде» в книге Цахар. Промысл распорядил, чтобы тайна сия открылась после; самые апостолы не знали ее. Следовательно этот вопрос в размышляющих мог положить семя к размышлению. Вот опыты мудрости Иисуса Христа, открывавшейся в ответах и вопросах Его. Но мудрость величайшая преимущественно открывается в духе Его религии, в плане, цели и средствах. Обозревая все это, нельзя не дивиться мудрым Его действиям. Спасти род человеческий - вот какая задача! К решению ее, Он избирает двенадцать человек из простого народа. Что это за средство? Однако, говоря по-человечески, они обдуманы самым лучшим образом. Пифагор думал образовать малый уголок древней Италии; и какие поэтому предлагал условия тем, кои поступали в его школу? Надобно было знать математику и другие науки. Напротив, Иисус Христос учил всех, и ближайшими свидетелями Его жизни были люди, ничего не знавшие. Несмотря на это, цель Его достигнута. Следовательно, средства избраны самые лучшие, и поэтому класс людей ученых к этой цели не был годен. Сверх того, к мудрости Его принадлежит и то, что Он обнял нужды человеков самым совершенным образом. Он начинает с главного: род человеческий поврежден и силы его слабы: с этого и должно было начать. Далее, Бог один может исправить это повреждение, и притом не поверхностным средством, а посланием Сына Своего. Кроме того, самое приложение религии к человеку требует тоже особенной помощи, которая и есть действие Духа Святаго. Наконец, и при всех этих средствах род человеческий не может здесь сделаться совершенным. Церковь должна быть воюющей, а успокоение ее будет по скончании веков - на небе. В этом плане предусмотрено все, как нельзя лучше. В основании его лежат самые чистые идеи, видна высочайшая премудрость. Если же так, то как в уме Назорея, в доме Иосифа могли родиться сии идеи? И одно это не должно ли заставить верить, что в Основателе христианской религии действовал Сам Бог? Правда, мы не знаем еще, что может делать природа. Не знаем того, чтобы силы природы были недостаточны к произведению таких дел. Но нужно ли нам знать это? Не можем ли мы и без этого знать, что тут действовал Бог? Можем. Объясним это сравнением. Положим, что мореплаватели прибыли к необитаемому острову, нашли на нем камень, и на камне заметили три или четыре буквы. Они не знают сил природы, не знают, может ли сама природа начертать сии литеры. Однако ж такое начертание нимало не воспрепятствует им заключить, что на этом острове некогда были люди. Теперь, Назарет есть в нравственном смысле необитаемый остров; камень есть ум иудеев, а буквы суть те высшие истины, кои проповедовал Иисус Христос. Итак, кто теперь усомнится, что сии буквы - эти высшие истины, образовались под непосредственным действием Промысла? Вот доказательства Божественного посольства, заимствованные от умственных Его способностей. То же доказывают нравственный характер и дела Иисуса Христа. Нет ли в Нем черт, кои могли бы доказывать противное? Неверные делали некоторые нападения; но нападения эти были слишком мелкие, не стоящие ответа. В целой истории Божественного Учителя нет ничего, что бы оскорбило чувство нравственности. Говорят, что Иисус Христос на вопрос матери Своей отвечал слишком жестко: «что есть Мне и Тебе, Жено» (Ин. 2: 4). Но это по-нашему жестко, а по-тогдашнему образу выражения это употреблялось безразлично, как видно из многих мест греческих писателей. Мы не можем согласиться с мнением противников уже потому, что в Евангельской истории находим примеры совершенного повиновения Его родителям. Еще находят пример суровости в ответе Иисуса Христа жене Хананеянской: «несть добро отъяти хлеба чадом и поврещи псом» (Мф. 15; 26). Иудеи называли язычников и самарян псами, как и ныне поступают они. Казалось бы, что Иисусу неприлично так выражаться. Но Он говорит это не от Себя, а в тоне Иудеев. Он захотел принять ее так, как приняли бы ученики Его, ибо они и по воскресении Его, еще рассуждали о том, должно ли проповедовать язычникам. Он часто применялся таким образом к Иудеям. Теперь, когда сборщики податей пришли к Нему, то Он сказал Петру: «царие земстии от киих приемлют дани или кинсон; от своих ли сынов, или от чужих?» (Мф. 17; 25). Когда Петр отвечал: «от чужих», то Он сказал: «да не соблазним их», дадим и мы (Мф. 17; 27). А чтобы Он Сам так думал о язычниках, как думали о них Иудеи, этого нигде не видно; напротив, можно находить десятки мест, где, судя строго, можно видеть, что Он отдает предпочтение язычникам перед Иудеями. Если же это так, то в ответе сем нет никакой суровости со стороны Иисуса. Некоторые соблазняются также проклятием смоковницы. Здесь Иисус как бы выражает Свое нетерпение. Но и тут нет ничего соблазнительноого. Смоковница не дала плода в то время, когда ей должно было дать оный. Ибо Иисус Христос нашел на ней листья, кои на смоковницах всегда бывают вместе с плодами. Отчего такое физическое явление? Святитель Златоуст замечает, что смоковница сия должна быть испорчена и близка к своему падению. Следовательно, Иисус обнаружил только внутреннее ее состояние и ускорил ее падение; на следующее лето она и сама пала бы. Итак, в отношении этой смоковницы нет никакой несправедливости. Хотя евангелист замечает, что еще не было времени для смокв, но это должно разуметь о смоковницах обыкновенных, а не об этой, которая была совершенно другого рода. Таким образом, характер Иисуса Христа был самый чистый. Над всей Его жизнью можно надписать: «Мое брашно есть, да сотворю волю Пославшаго Мя» (Ин. 4; 34). В жизни Иисуса Христа вполне осуществлена идеальная философская жизнь. Это учение теоретическое в Нем получило полное приложение, и что по частям видели в пророках, то в Нем представлено в совокупности. Но что всего более должно удивлять нас, то это - крайнее самоотвержение Его. Чего не терпел Он тогда, когда все могло бы Ему благоприятствовать! Если бы Он захотел земного могущества, то вдруг бы мог получить его, ибо оно было под Его руками. Стоило только выдать Себя за царя; иудейский народ, ожидавший этого от Мессии, тотчас собрался бы под Его знамена. Это подтвердилось в дальнейшем: когда в более поздние времена являлись лже-мессии, они не имели недостатка в последователях. Но Иисус решился отвергнуть все это. Вместе с этой решимостью надлежало решиться на все пожертвования; надлежало совершенно забыть Себя. И действительно, Он так сделал. Он отверг все Свои выгоды. Мог бы выбрать для произведения Своих действий важнейших Иудеев. Однако же Он ими не дорожил: это видно из беседы Его с Никодимом, где Он говорит, нимало не опасаясь потерять доброе имя у старейшин иудейских; ибо Он здесь делает многие насчет их упреки, и если что удержало Никодима при Иисусе, то это единственно любовь к добру, не страшащаяся никаких упреков. Мог бы избрать местом Своего проповедования Иерусалим, - поприще самое общенародное и славное; но мы видим Его проповедующего в селах и останавливающегося в пустынях, среди людей низшего класса; Он ищет самых низких мытарей, блудниц и подобных, то есть таких, кои считались не стоящими никакого внимания. Здесь видна вера Иисуса в достоинство человека; видна любовь к несчастным; видно попечение Врача Небесного! Что от того постраждет слава Его, до этого Ему нет дела. Он Сам чувствовал, что поведение Его отлично от поведения других. Он сознавал, что о Нем будут говорить: «ядца и винопийца, мытарем друг и грешником» (Мф. 11; 19), но несмотря на это, Он поступал по Своему. С сей стороны в Нем открывается самое необыкновенное самоотвержение. Подобного примера до христианства мы нигде не видим. Но пусть бы Его отвергли Иудеи, хотя и это было для Него больно, по крайней мере кто-нибудь из близких принял бы Его. Страдальцы часто находят утешение в своих родственниках; но Иисус Христос не имел и сего утешения. Братия Его не веровали в Него; они принимали Его за человека, похожего на благочестивого мечтателя. Хотя бы ученики Его утешали своею верою, но и с ними беседуя, Он всегда должен был бороться с их предрассудками. Однажды Петр довел Его до того, что Он принужден был назвать его сатаною, ибо Петр хотел помрачить в Нем ту идею, коею Он только и питался, то есть вознесение Себя на Крест. Сам Иоанн спрашивал Его: Ты ли Мессия? Какие бы ни были побуждения и цели сего вопроса, но для сердца Иисусова он не мог быть приятен. По крайней мере, Он утешался бы тем, что увидел бы Церковь, Им основанную; но это утешение Он видел только в будущности. Теперь Он еще не имел постоянных последователей; собирались вокруг Него тысячи, но скоро и расходились, и на Лифостротоне иудейском Он стоял только один среди народа, который не знал Его, как замечает евангелист Иоанн. Единственное Существо, Которое утешало Его, был Отец Небесный. Поэтому-то Он часто удалялся на молитву, дабы беседовать с Ним, и в сей беседе раскрывал, говоря по-человечески, Свою душу и утешался, что люди когда-нибудь увидят Его высокие и благие цели; утешался также и тем, что исполнял волю Отца Небесного; утешался, наконец, некоторыми особенными случаями. Так, например, нашел некоего книжника, который недалек был от Царствия Небесного, и это было Ему приятно.

Иисус Христос представляется человеком святым, между тем, один из учеников предает Его. Не наводит ли это некоего сомнения на Его святость? Говорят, что Иуду привело к сему корыстолюбие; но в тридцати сребренниках мало пищи для корыстолюбия! Евангелист говорит, что Иуда носил ковчежец, и собирал деньги: сим способом можно было приобрести более; следовательно, чрез предание он более терял, нежели приобретал. Ненависть к Иисусу, говорят враги христианства, заставили Иуду предать Его. Ненависть сия произошла, по мнению их, от того, что он в поведении Учителя своего заметил нечто, заслуживающее отвращения. Итак, измена Иуды налагает пятно на жизнь Иисуса, если согласиться с теми, кои так думают. Но не соглашаясь с ними и не останавливаясь на одном корыстолюбии Иуды, поищем другой причины, побудившей Иуду предать Иисуса. Какая она? Есть древнее предание (оно встречается еще у блаженного Феофилакта), что Иуда предал Иисуса не из сребролюбия, а по другим видам; и ныне образовалась партия, которая утверждает, что Иуда не изменил своему Учителю, а только для достижения известной благой цели употребил хитрость. Говорят, что он, скучая неопределенностью положения своего Учителя и Его медленностью в торжественном объявлении Себя Мессиею, хотел ускорить это и как бы побудить своего Учителя к объявлению Себя Мессиею. Видя, что уже последняя Пасха, что Иисус все так же не объявляет Себя Мессиею, он решается предать Его Иудеям с тем, чтобы крайность сия заставила Его решить дело, а потому берет сребренники только для вида. Но после, когда увидел, что план его рушился, то возненавидел себя до того, что «шед удавися» (Мф. 27; 5). Можно ли принять сие мнение? Есть многие, хотя мелкие, черты психологические и исторические, на коих можно утверждать сие мнение.

Психологические черты - его скорое раскаяние, которое показывает, во-первых, что план Иуды был другой: ибо что могло бы заставить его отчаиваться тогда, когда бы поступлено было так, как он предполагал. Он не страшился помышлять о предательстве, следовательно, нечего ему было приходить в отчаяние тогда, когда мысль сия приходила в исполнение. Во-вторых, сердце Иуды не было злое, ибо большая часть злодеев, по соделании преступления, не показывают ни малейших следов раскаяния, а в Иуде раскаяние дошло до отчаяния. Следовательно, он имел сердце мягкое; а с мягкосердием вовсе несовместно такое предательство. В-третьих, то, что он удовлетворился малою ценою. Если бы он намерен был предать Иисуса Христа для того, чтобы удовлетворить своему корыстолюбию, то не тридцать сребренников потребовал бы: Иудеи дали бы в несколько раз больше полученного им.

Исторические. 1) Когда взяли Иисуса и вели Его из сада Гефсиманского, то Иуда говорил страже: ведите Его сохранно, то есть вернее, с подлинника, - осторожно (Мк. 14; 44). Это, ясно, со стороны Иуды есть насмешка над стражею; он как бы так говорил: не будьте беспечны, не думайте, что когда Иисус в ваших руках, то вам не о чем уже и думать. Нет! я вам предал Лицо чудодейственное, всемощное. 2) Иуда сидит на Тайной вечери; Иисус Христос ясно говорит, что знает предателя; несмотря на это, он не смущается. Что же делает его спокойным? Та мысль, что Учитель не понимает его. Пусть, -думает Иуда, - Учитель говорит теперь, что хочет; Он увидит следствие моих планов и похвалит меня. 3) Иуда даже мог подумать, что Учитель одобряет его намерение, когда сказал ему: «еже твориши, сотвори скоро» (Ин. 13; 27). Итак, Иуда поступал хитро, как поступают политики, по следующему правилу: «сотворим злая, да приидут благая» (Рим. 3; 8). Вот мнение о поступке Иуды! Оно древнее, ибо блаженный Феофилакт, у коего оно находится, собирал мнения древних отцов Церкви, и особенно святителя Златоуста. Держаться его не совсем можно, ибо нет твердого исторического основания. Впрочем оно выходит из соображения некоторых мест Священного Писания, устраняет некоторые недоразумения и представляет Иуду с лучшей стороны. Таким он и должен быть, иначе Иисус Христос не избрал бы его Своим учеником: в нем выразилась ясным образом борьба добра со злом, которая довела его до отчаяния.

Посмотрим на Спасителя нашего перед Его страданиями. Здесь то же самоотвержение, которое видно было во всем Его служении и притом во всей силе. Смерть Его есть ручательство за то, что Он был истинным Искупителем рода человеческого. Он не был нечувствителен к страданиям, к крестной смерти, но чувствовал страх смерти, может быть, более, нежели другие; осмелимся сказать, что для Него смерть представлялась страшнее, нежели для Его последователей. Мученики с радостью спешили на место мучения; напротив, Иисус Христос перед наступлением дня смерти чувствует весь ужас; удаляется в Гефсиманский сад и тут скорбит до того, что с лица Его падает кровавый пот (Лк. 22; 44). Явление необыкновенное!.. Пот сей является у редких людей, от сильных болезней; а в Нем он открывается без всякой болезни, без сомнения, не от чего другого, как только от сильной душевной скорби. Из сего видно, что жертва, которую Он должен был принести за род человеческий, была для Него нелегка. Она была тяжелее всех приношений, и однако ж Он принес ее. Это показывает совершенное Его самоотвержение, а Его скорбь уверяет нас в том, что Он как в учении, так и в жизни Своей, далек был от стоического бесстрастия, противного человеческой природе. Смотря на Иисуса, молящегося в саду Гефсиманском, «да мимоидет... чаша» (Мф. 26; 39) страданий, видим осуществленным то, как человеческая природа слаба, как она не может вознестись над собою, и как ей трудно исполнять волю Божию. Событие сие в жизни Иисуса Христа весьма для нас поучительно. После Голгофского оно более всего должно нас расположить к Иисусу. Но некоторые сей поступок находят несколько странным. Да и в самом деле, Иисус Христос послан на землю для принесения Себя в жертву Небесному правосудию за род человеческий; Сам Он непрестанно проповедовал, что Ему должно умереть для спасения человеков. Как же Он молится Отцу, чтобы этого не было? Он таким образом как бы изменяет Самому Себе, и как бы желает, чтобы план Божий изменился. Но этого здесь нет, если судить строго. На сию молитву должно смотреть, как на выражение чувства слабости природы человеческой. Он не хочет, чтобы план спасения изменился, а хотел бы, чтобы прошла мимо та чаша, которая болезненна для Него, то есть как бы так сказал: эта участь крайне для Меня мучительна. Посему молю Тебя, Отец Небесный, чтобы она прошла мимо, ибо природа человеческая изнемогает и отказывается от нее, однако Я не хочу, чтобы то, что положено в предвечном Нашем совете, изменилось, а выражаю только Свою болезнь, то чувство, которое рождается во Мне при взгляде на страдания. В сем тоне написаны многие псалмы, и суть как бы комментарии на сию краткую молитву. Это было особенное время, в которое Иисус Христос потом хотел выразить скорбь Свою. Примечательно, что когда наступило время страданий, Он уже не то выражал, между тем как тогда, когда и должно бы страшиться, если бы Он судил об этом по-человечески, например страже, от которой мог бы уклониться, Он говорит с совершенным спокойствием: «Аз есмь» (Ин. 18; 5), и потом, когда она от страха попадала, Он принуждает Себя ждать, пока опомнится. Какое сильное и твердое сознание Своей Божественности было в Нем в последние минуты! На Кресте Он представляет Себя тем же, чем был прежде, и еще более, ибо прежде Он не обещал рая, говорил только: отпущаются грехи, вера твоя спасает тебя, а на вечную участь не простирал Своей власти. Теперь, напротив, Он простирает Свою власть на небо и ад. Одна только черта встречается здесь подобная Гефсиманской: это слова Его: «Боже Мой, Боже Мой, векую Мя оставил ecu» (Мф. 27; 46). Черта сия есть последний предел человеческого истощания, - есть последняя степень, до коей Божество Его ниспустилось. За нею тотчас следует черта такая, которая не позволяет видеть в Иисусе Христе отчаянного страдальца, ибо Он тотчас говорит: «совершишася, в руце Твои предаю дух Мой» (Ин. 19; 30). Недаром Руссо выразился о Нем так: "Если Сократ, невинно умирающий, есть праведник, то Иисус Христос, так действующий и таким образом умирающий, должен быть Сын Божий". Верно ли написано то, что написали о Христе Его ученики? За это ручается, во-первых, безыскусственность их писаний. Возможно ли найти в древности хотя одно сочинение, которое написано было бы в таком тоне? Это род писания особенный. В нем такая безыскусственность, что, кажется, его писал не человек, а, если можно так представлять, существо какое-либо неодушевленное; ибо не видим, чтобы пишущие имели какие-либо виды. В Евангелии Иоанна видно отчасти лицо, имеющее некоторые благородные виды; а что касается до Матфея, Марка и Луки, то они писали с крайней отрешенностью.

Что возражали против чудес Иисуса древние Иудеи? «Сей не изгонит бесы», говорили они, - «токмо о веельзевуле князи бесовстем» (Мф. 12; 24). Что против этого говорил Иисус? «Аще сатана сатану изгонит, на ся разделился есть». И еще защищался так: «аще Аз о веельзевуле изгоню бесы: сынове ваши о ком изгонят!» (Мф. 12; 26-27). Что это значит? К чему Он делает такое указание? Вероятно, ученики фарисейские изгоняли бесов заклинаниями, молитвами и чтением глав из Ветхого Завета. Посему Иисус ставит Себя в параллель с ними, и как бы так говорит: если вы веруете, что сыны ваши силою Божиею изгоняют, то почему не имеете такой же веры и ко Мне; если же Мне приписываете силу веельзевула, то почему не приписываете ее сынам вашим? Еще древние думали, что истинным произношением имени Иеговы можно изгонять бесов, и что Иисус Христос похитил сие произношение из храма и им совершал чудеса. Но вздор в сем случае всякому очевиден.

В новейшие времена, когда чудеса изгоняются, думают представлять все чудеса Иисуса Христа в виде притчей. Но такой образ изъяснения весьма неверен. Таковые богословы прибегают к различным пособиям:

Во-первых, к филологическим. Так, то, что Иисус Христос повелел Петру уловить рыбу и вынуть из ее рта статир для уплаты подати, новейшие богословы толкуют таким образом: по филологии толкуют, что открыть уста рыбы на греческом языке значит то же, что приготовить рыбу, и потом выпотрошить ее внутренность. Следовательно, говорят, Иисус повелел Петру приготовить рыбу, и потом продать, дабы было чем заплатить дань. Или следующее место. Ходил Иисус по морю (Мф. 14; 26). Толкуют следующим образом: находят у одного или двух греческих писателей, что предлог ??? значит «при»; отсюда заключают, что Иисус ходил не на море, а при море, то есть по берегу моря. Жалкие увертки! Этим особенно славится Павлюс, иенский богослов.

Во-вторых, к психологическим и риторическим. Надобно, говорят, знать, как смотреть на известное действие и как его почувствовать. Так, например, насыщение нескольких тысяч народа пятью хлебами они изъясняют следующим образом: между народом, говорят они, были люди богатые, имевшие с собою довольно хлеба. Когда они увидели, что Иисус Христос через учеников начал раздавать последние хлеба, то, пристыдившись, сделали и сами то же. Таким образом, без всякого чуда народ насытился. Явно, такое толкование не имеет основания: возможным опровергается действительное. Говорят также, что Иисус Христос при исцелении больных пользовался сильными энергетическими деятелями человеческой природы. Для этого Он всегда требовал веры. По их мнению, исцеление сие происходило таким образом: Иисус Христос говорил больному "встань"; больной, предполагая, что слова Его не могут не быть действительны, воодушевляется; такое воодушевление пробуждает в нем необыкновенную силу души: он встает, и - исцеляется. Какая нелепость! Иисус Христос требовал веры вовсе не с той целью. Он требовал ее потому, что, исцеляя болезни телесные, Он исцелял вместе и нравственные, а для исцеления последних болезней - вера необходима. Да и возможно ли, чтобы во всех больных могла пробуждаться такая энергия? Летописи медицинские говорят, что душа иногда развертывает свою необыкновенную деятельность и исцеляет тело, но это бывает весьма редко, между тем как в действиях Иисуса Христа это видим непрестанно. Лучше положить, что тело Иисуса было наполнено действенной силою, ибо прикасающиеся к Нему исцелялись. Впрочем, и требование веры Он употреблял не всегда. Это видно из того, что Он часто в одно время исцелял множество больных. Нельзя думать, чтоб Он у каждого требовал веры. Примечательно, что Иисус Христос не сделал ни одного чуда для Себя: насыщал тысячи, а Сам приходит к смоковнице, не находит плодов и терпит голод; переставлял последователей Своих с одного Шеста на другое, например Филиппа пред каженика (скопца, евнуха), а Сам утруждается от пути, сидит и отдыхает. Даже для родственников Он не делал чудес. Надобно предположить, что родственники более всех требовали у Него чудесных пособий; но мы видим, что Он только излечил от горячки тещу Петрову; для Себя Он сделал только одно чудо, когда, по повелению Его, Петр нашел в рыбе статир, но и это Он сделал более для других, дабы, как Он Сам говорил, не подал соблазна: "да не соблазнятся..." (Мф. 17; 27).

Самое примечательное чудо Его есть воскресение Лазаря. Большего чуда нет, кроме собственного Его Воскресения. Имеет ли чудо сие все условия чуда? Имеет. Во-первых, Лазарь действительно умер, ибо уже смердел; во-вторых, совершено дело в присутствии многих свидетелей. Для некоторых сомнительной кажется его историческая достоверность. Почему, говорят они, о таком важном чуде упоминает один только Иоанн? На вопрос сей можно сказать то, что Иоанну следовало упомянуть об этом чуде по ходу повествования, ибо Иоанн описывает дела Иисуса в Иерусалиме, а прочие говорят о том, что Он творил вне Иерусалима, - в Галилее. Молчание о сем чуде других евангелистов изъясняют также тем, что Лазарь во время их еще жил, а при Иоанне - уже умер. Упоминать о нем при жизни его было бы опасно для него самого, ибо Иудеи, употреблявшие все силы на истребление веры в Иисуса, могли бы убить Лазаря, как очевидного и живого свидетеля Божественности сей веры. Они могли бы сделать это, несмотря на то, что Лазарь жил далеко от них; ибо синедрион старался во всех местах иметь исполнителей своих повелений и тайных врагов христианства.

И это чудо новые толковники (Pavlus) превращают в нечудо. Говорят, что Лазарь впал в обморок, что Иисус Христос, расспросив о его болезни, получил надежду, что он не умрет. Когда раскрыли гроб, то по признакам Он узнал, что надежда Его действительна. Потому в молитве к Отцу Своему говорит в прошедшем времени: «яко Ты услышал», между тем как следовало сказать: "услышишь". Но надобно сказать, что греческий аорист часто означает время будущее и что основывать на нем все изъяснение было бы странно. «Болезнь не к смерти» : слова сии не то означают, что Лазарь не умрет; так толковать - значит вырывать слова из текста; они означают то, что смерть Лазаря не будет продолжаться так, как смерть обыкновенная, а будет обращена к славе Божией.

Почему Иудеи не поверили чудесам Иисуса Христа, то есть почему они, веря чудесности чудес Христовых, не верили их Божественности? Чтобы отвечать на вопрос сей, надобно прежде подразделить его, надобно изложить его так: почему некоторые из Иудеев не поверили чудесам Иисуса, а не-иудеи? Ибо некоторые Иудеи верили им, и это были люди лучшие, нравственнейшие. Те же, которые не верили им, были большей частью люди худые, безнравственные - из секты фарисеев и саддукеев, или же таковые, каковы были Каиафа, Анна и другие. Теперь видно, что безнравственность была главной причиной неверия иудейского.

Какие пророчества Иисуса Христа? О смерти Своей, о страдании, воскресении, о падении Иерусалима и рассеянии Иудеев; но важнейшее из Его пророчеств было пророчество о распространении Церкви. В Его время Церковь была весьма мала, даже можно сказать, что ее еще не было; между тем, Иисус Христос говорит, что она распространится по всему миру и будет так могущественна, что и врата ада ее не одолеют. Эти слова должны были показаться в то время несбыточными, но последующие века доказали истину сего предсказания, которое не могло основываться ни на каких остроумных догадках.

Иисус Христос предсказал Свою смерть и воскресение; почему ученики не верили сему предсказанию? Чтобы кто-нибудь из них ожидал воскресения Христова, - этого не видно из Евангельской истории. Отчего это? Может быть оттого, как думают некоторые, что Иисус Христос не так ясно предлагал Своим ученикам пророчества о Своем воскресении, как передали нам евангелисты, которые, видев ясно исполнение пророчества, могли видеть яснее и самое пророчество, а потому и преподали его полнее. Но вместо такой, очень сомнительной и невероятной догадки, спросим лучше: справедливо ли то, что ученики не ожидали воскресения Своего Учителя? Нет, они ожидали его: это можно вывести из следующих соображений: во-первых, Иудеи знали, что Христос "восстанет", хотя они не так понимали сие "восстание", ибо, не зная его, они не имели бы нужды опечатывать гроб печатью синедриона и приставлять стражу. Если же мысль о воскресении Спасителя была у Иудеев, то непременно она должна быть и у апостолов. Во-вторых, у евангелиста есть намек, что ученики Иисуса Христа, по смерти Его, собирались в Иерусалим с каким-то ожиданием. Без сомнения, к этому побуждало их воспоминание пророчества (хотя еще темного для них), которое Иисус Христос сказал им о Своем теле.