…Пушкинская баба из «Бориса Годунова», качая младенца, приговаривает:

Агу! не плачь, не плачь; вот бука, бука Тебя возьмет! агу, агу!.. не плачь!

Тут все воспитание: то мы ласкаем ребенка — агу, агу! — то пугаем его букой. Наши «агу» рождают добро, наши «буки» — зло. Чего мы даем ребенку больше — «агу» или «бук»?

Как научить любви

Трудности, связанные с воспитанием чувств, ничто по сравнению с той областью, в которую нам придется сейчас вступить, — областью желаний.

Если принять все книги, посвященные воспитанию ума, за тысячу, то воспитанию чувств посвящено едва ли десять работ, а воспитанию желаний — вряд ли одна.

Между тем в реальной жизни дело обстоит прямо противоположным образом. Конечно, мы все хотим, чтобы наш ребенок был умным, способным и добрым, но самые большие тревоги связаны с его желаниями. В общем–то, ладно, чувствуй что угодно, но желать — желай лишь то, что положено, и не желай лишнего!

Почти вся педагогика толкует об уме, воле, чувствах, а нацелена она на желания. Нет заповедей «чувствуй», «не чувствуй», заповеди издавна формулировались «не желай», «не возжелай».

Но здесь нас ждет очередная и, пожалуй, самая крупная для воспитателя неприятность. Неудобнейший для науки факт в поведении человека заключается в том, что у многих людей (и, в частности, как раз у тех, кто доставляет хлопоты родителям и обществу) желания часто не связаны ни с потребностями, ни с пользой, ни даже с удовольствиями — ни с чем! Ни с того ни с сего появляется в душе человека желание, которое ни он сам, ни тем более другие объяснить не могут. Гоголевский Кочкарев описал это так: «Поди ты спроси иной раз человека, из чего он что–ни–будь делает!»

Достоевский особенно настаивал на этом обстоятельстве. Он видел, что человек вовсе не всегда ищет выгоды или пользы даже для себя, а часто поступает по капризу — безмотивно, как сказали бы теперь. Более того, этот каприз так дорог человеку, что он его не променяет ни на какие прекрасные дворцы.

Можно преисполниться моральным негодованием, можно сто лет с важным видом повторять, что нельзя потакать человеческим капризам, можно заклеймить здесь, на бумаге, выламывающуюся личность, можно и в жизни ее заклеймить. Что ж, все правда! Нельзя потакать капризам! И не будем потакать им! На бумаге и на кафедре педагогика — самая легкая из наук. Нельзя — и точка. Нехорошо. Надо, чтобы… Но перечитайте хотя бы «Войну и мир» — там на каждом шагу встречаются всевозможные «вдруг» — вдруг сказал, вдруг сделал что–то, сам не зная почему… А что говорить о маленьких детях! Отчего десятилетний мальчик шел в школу на уроки, да не дошел? Всю Академию педагогических наук соберем — не объяснит. А мы — к мальчику: «Ну почему ты прогулял? Ну тебя же русским языком спрашивают! Ты что — язык проглотил?»

Как же все это изучать? Как этим управлять? Или поставим вопрос точнее: как получается, что у одних людей всякие «вдруг» не ведут ни к чему дурному, а у других крайне опасны?

Критический момент воспитания: как повлиять на желания ребенка? И если при этом мы не хотим подавлять дурные желания, потому что это значит лишь укреплять их, сеять зло, вызывать желание еще более опасные. И если, добавим, мысль человеческая очень плохо справляется со своими и чужими желаниями.

Многие люди видят смысл воспитания в том, чтобы научить ребенка обуздывать дикие свои желания. Или так еще представляют себе воспитание: общество предъявляет человеку требования, а он обучается приспосабливать свои желания к этим требованиям, адаптируется. Теорий социальной адаптации (приспособления) великое множество. Но оглянитесь вокруг себя, вспомните знакомых — большинство людей вовсе не борются с собой, не обуздывают себя! Люди не воруют не потому, что боятся стыда или наказания, а потому, что им противно воровать. Люди приходят на помощь друг другу не потому, что они решили каждый день делать что–то доброе или являются приверженцами теории малых дел, а просто потому, что любят людей. У действительно воспитанного человека нет недобрых желаний, зло претит ему. Он не сдерживается, не подавляет своих желаний, он делает все, что захочет, ни в чем себя не ограничивая, его никогда и не тянет к дурному, нечестному, некрасивому. Совесть и долг служат ему не для само–обуздания, они помогают ему различать добро и зло. Можно сказать, что такой человек и не знает долга — он не принуждает себя; а можно сказать, что такой человек все делает по долгу и ничего кроме долга не знает — он и вправду во всем руководствуется долгом. Ему не нужны механизмы самопринуждения, он чувствует себя внутренне свободным, даже если он и не во всем свободен в реальной жизни. Так, некурящий человек не курит вовсе не из долга перед собой и окружающими, и не из чувства стыда, и не потому, что у него обостренная совесть, и не потому, что он бережет здоровье, и не потому, что экономит деньги, и даже не потому, что он человек высокой нравственности, — да нет же! Он просто не курит!