Нормальное, надежное воспитание состоит не в том, что ребенка учат обуздывать свои желания, а в том, что ему нечего обуздывать: все, что ни захочет воспитанный ребенок, все хорошо.

Как бы нам разгадать секрет такого воспитания? Мы разгадаем его, если поймем, что человек не приспосабливается к обществу, у него совершенно другие отношения с миром!

Даже самые развитые люди, я заметил, глубоко убеждены в том, что жить духовной жизнью — значит ходить в театры, читать книги, спорить о смысле жизни. Но вот в «Пророке»:

Духовной жаждою томим, В пустыне мрачной я влачился…

Чего же не хватало пушкинскому герою — споров, театров и выставок? Что это значит — духовная жажда? Чего жаждет человек, когда у него духовное томление?

…До сих пор, говоря о душе, о чувствах и желаниях, мы находились как бы по ту сторону тоннеля, по которому идут в мир сердечные движения ребенка. Теперь перейдем на нашу сторону, посмотрим, как идут наши сердечные движения к ребенку.

Первый источник движения изнутри человека к миру — его, человека, потребности. Первый источник встречного движения мира к человеку — его, мира, потребности. Не наши родительские и семейные нужды, а коренные потребности человечества в безопасности и в материальном и духовном развитии. Мы передаем детям заботу о потребностях человечества, часто даже и не замечая этого, потому что в нас, взрослых людях, такая забота живет в виде общего для всех стремления к правде, добру и красоте.

Если человек хоть в малой степени тянется к добру и рад, когда удается сделать что–то доброе, то это не он такой хороший родился — это ему передалось общечеловеческое стремление к добру. Если человек по возможности предпочитает правду, если возмущается при виде несправедливости, то это не он такой умный и честный — это в нем есть частица от общего стремления людей к правде. И если человека манит прекрасное, если все мы судим: это красиво, это некрасиво, то ведь не мы открыли красоту в мире, нам была передана общечеловеческая тяга к ней!

Обычно желания делят на высокие и низкие, добрые и дурные или еще как–то. Но разделим их по иному принципу: на конечные и бесконечные.

Конечные желания могут быть в принципе осуществлены к такому–то числу; это желания Сделать, приобрести, получить, достичь, стать. Но никогда не исполнятся полностью, не исчерпают себя желания бесконечные — назовем их стремлениями: «священный сердца жар к высокому стремленью» (Пушкин). Бесконечно стремление к добру, неутолима жажда правды, ненасытен голод по красоте. Точно так же, как объективно существует общественное сознание, как существует язык, так же объективно, вне каждого из нас, существует в сердцах людей стремление к бесконечно высокому.

Когда человек умирает, то умирают его конечные желания, они сугубо личные. Но бесконечные стремления остаются в людях — они ведь общие. Оттого У духовно развитого человека возникает ощущение бессмертия. Отыщите, перечитайте предсмертные письма казненных революционеров, подпольщиков, партизан — они все пишут о том, что их заменят другие борцы, что дело их не погибнет. Бессмертие своего дела, своих стремлений они искренно воспринимают как личное бессмертие, и потому они не боятся смерти. Здесь нет самообмана: общие стремления — часть их личной души, и поскольку эти стремления не умирают, то не вовсе, следовательно, умирает и человеческая душа. Так возникло представление о бессмертии души, приобщенной к духу, к всеобщему бесконечному стремлению к правде, добру и красоте. Как видим, здесь нет мистики.

Именно дух, собственное желание правды, добра и красоты, воспринятое от мира, высветляет все желания, вдруг возникающие в душе человека. Не пресс, а свет! Разум же дан человеку не для обуздания страстей, с чем он обычно не справляется, а для различения добра и зла, истины и неправды, без которого нет нравственности, нет духа. Но дух ненасытен, он рождает томление, духовную жажду, утолимую только творческим трудом, деянием, подвигом: «Восстань пророк…» Цель трудового воспитания, как и воспитания вообще, — вызвать эту жажду.

Если не воспитать сердечные способности верить, надеяться и любить, то ребенок будет невосприимчив к духовным стремлениям. Высшие стремления мира не встречаются с высшими сердечными способностями, проходят мимо — и ничего не происходит. Но может случиться и обратное: есть добрые, способные любить и надеяться люди, которые не знали в детстве и в юности высших духовных стремлений, не встретились с ними. Такие люди не нарушают моральных законов, но бездуховность их сразу видна. Добрый и работящий человек, но не мучается его душа, не может, не хочет он выйти за круг бытовых забот и переносит тяготы жизни не сознательно, не с бодрым и ясным терпением, а покорно.

Духовность не то, что культура поведения или образованность. Огромное количество людей, не имея образования, обладает высочайшей силой духа, воспринятой в народе. Интеллигентность не образованность, а духовность — вот отчего самые тонкие ценители искусства бывают порой негодными людьми. Да потому это совмещается, что само по себе чтение книг, посещение театров и музеев не есть духовная жизнь. Духовная жизнь человека — его собственное стремление к высокому, и если оно достаточно сильно, то книга или театр волнуют его, потому что отвечают его стремлениям. В произведениях искусства духовный человек ищет собеседника, союзника, ищет высшего духом — ему искусство нужно для поддержания собственного духа, для укрепления собственной веры в добро, правду, красоту. Если же дух человека низок, то в театре и в кино он лишь развлекается, убивает время, даже если он является ценителем искусства. Точно так же может быть бездуховным и само искусство — все признаки таланта налицо, но нет стремления к правде и добру и, значит, нет искусства, потому что искусство всегда духоподъемно, в этом его назначение.