В современном мире, который не верит в сверхъестественное, который мог бы повторить слова Эйнштейна, что вся его жизнь была бегством от чуда, - чудо все-таки есть. Оно в волшебстве музыки, оно в пронзительной линии на рисунке гениального художника, оно в строке Толстого или Бунина. Читаешь, перечитываешь и замираешь в изумлении: неужели это человек мог придумать! Пушкин написал в "Полтаве":

Тогда-то, свыше вдохновенный,

Раздался звучный глас Петра...

Действительно, бывают мгновения, когда кажется, будто человек действует по волшебному вдохновению и о нем можно сказать лишь с пушкинской твердостью: "Он прекрасен..."

Он прекрасен. В прекрасном все: правда, любовь, вдохновение: Правда сама по себе прекрасна, любовь сама по себе прекрасна. Но у прекрасного своя роль: оно служит проводником добра и правды, оно приводит высшие стремления в наши сердца.

Не каждый способен к отвлеченным мыслям о величии мира, не все любят размышлять о высших вопросах жизни, но каждому человеку, поскольку у него есть совесть, доступно чувство прекрасного, наслаждение прекрасным и стремление к прекрасному.

Секрет в том, что у совести и у искусства одна природа. Совесть - моя, личная, и она же - общечеловеческая. Но и художественный образ - личное творение, он единичен, индивидуален, и в то же время он содержит в себе общечеловеческое, "типичное", как говорят литературоведы. Какой-нибудь Собакевич - просто Собакевич, человек с грубым нравом и смешной фамилией, но он же еще и тип, в нем, в неясной форме, вся мировая история, можно сказать, заключена.

Совесть и художественный образ - одной природы, они существуют одним и тем же способом. Поэтому искусство так сильно влияет на человека с развитой совестью и не влияет на бессовестных, хотя и может доставить удовольствие. Если мы не заботимся о совести ребенка, он никогда не поймет искусства, сколько лекций ему ни читай и по каким музеям его ни води.

Впрочем, искусство и само пробуждает совесть. Обычно наши обращения к совести - это укор, стыд, боль. Когда же на совесть действует прекрасное, оно приносит радость. Оно и обостряет совесть, и лечит ее, оно примиряет с жизнью, укрепляет надежду тем, что само есть образец мастерства. В жизни правда и неправда переплетены, искусство же показывает нам чистую, высшую, гармоническую правду.

Но как развить стремление к прекрасному? Это все тот же вопрос о сущности и форме. Можно хорошо учиться в школе и не знать тяги к правде. Можно благонравно вести себя и не знать, что такое любовь к людям. Можно наслаждаться искусством и даже создавать нечто, похожее на произведения искусства, играть на фортепьяно, рисовать, вышивать и танцевать в ансамбле - и не знать стремления к прекрасному. Суть прекрасного все-таки в гармонии. Главное слово в мире прекрасного - вкус. Гармонично развитых и гармонично сложенных людей не так уж и много, но еще реже встречаются люди гармоничного, прекрасного духа. Они поражают с первой встречи. Они несут покой - но не покой застоя, а покой внутреннего напряжения, живую тишину. Когда-нибудь появятся педагоги, которые, соединив древнее искусство добиваться гармонии с современной активностью, соединив упражнения с просвещением сознания, достигнут новой гармонии и научатся возбуждать ее в детях; тогда-то и появится человек, в котором, по мысли Чехова, "все прекрасно".

Что же? Есть стремления к точному пределу; есть бесцельные блуждания; но есть и стремления к таинственной, волшебно-манящей цели - мы не знаем ее, но чувствуем ее существование, ее притягательность, и одно лишь стремление к ней делает нас выше и чище. Будем стремиться к гармонии, что бы ни значило таинственное это слово, будем держать ее перед своим духовным взором - и дети от этого станут лучше.

32

Чем ближе к нижним сферам, к быту, тем труднее выполнять требования жизни. Но чем выше поднимаемся мы по ступеням духа, тем легче и прочнее усваивает ребенок законы людей. Из высокого прорастает и будничное, оно содержится в высоком. Но из будничного высокое не рождается. Если мы не даем ребенку духовной пищи, если мы держим его только на будничном: "сделай, сходи, подмети", то ему потребуются немалые усилия, чтобы развить свой дух. Не каждый на эти усилия способен. Не каждый получает какой-то толчок, от которого начинается самостоятельное развитие духа, - и человек на всю жизнь остается бездуховным, то есть несчастным. Он несчастен в главном - в своем труде.

Стремление к добру, правде и красоте - это ведь не что иное, как стремление к труду и творчеству. Не может быть правды без творчества - правда живая. Не может быть любви без творческой силы. И тем более не может быть красоты без творчества. Духовные стремления неутолимы, они становятся источником тяжелых страданий человека, если не находят выхода в творческом общении с людьми, в творческом труде. Тогда и получается: "Духовной жаждою томим:" Эти страдания высоких духом людей и выражены русской классической литературой. Духовные стремления героев Толстого, Достоевского, Чехова безмерны, а выхода нет, а деятельности нет, а поприща нет. Страдание. Но именно красота этого страдания и поражает нас, потому что противоположность ему - бездуховный, бессмысленный труд. Где нет духа, там нет ни силы жизни, ни смысла жизни. Смысл жизни состоит в охране и развитии жизни, в развитии духа и в утолении его: