Все было бы хорошо, да вот беда. У нас с детьми разная служба. Мы сотрудники из разных ведомств - отсюда все неприятности.

Дом - мое дело, мое предприятие по производству быта, развития, отдыха, семейных радостей. Я его построил всею своей жизнью, я в него столько трудов вложил.

А для ребенка дом - само собой разумеющееся условие существования, как, например, для меня - вся наша планета. Хоть это было бы и правильно, но все же не многие из нас чувствуют себя хозяевами на планете, в человечестве.

Так и ребенок. Его мир, его "производство", отнимающее у него все его душевные силы, - его собственная жизнь, его развитие, которое приведет к тому, что он выстроит свой дом. Наш дом - наш, а его дом - в будущем. По этой причине в хорошем детском учреждении воспитание старших ребят идет лучше, чем в семье: там у детей и у воспитателей один дом, там воспитатели целиком сосредоточены на детях. Там дом для детей, а не для воспитателей.

Оттого дети неохотно сотрудничают с нами, оттого нужны особые усилия, особые умения, чтобы их к сотрудничеству привлечь. Это всегда лучше получается, если мы становимся их сотрудниками в их жизненной работе, в развитии, если всякая работа в доме представляется как необходимая всем.

5

Почему меня слушаются дети? Да они вовсе не слушаются меня, это со стороны так кажется! Они не слушаются и не сопротивляются - мы вместе что-то делаем, и мы вместе решаем какие-то проблемы: мою, или детскую, или общую. Я не воспитываю, не держу в голове, что из него что-то надо сделать. Он не маленький, он не большой - он человек, он другой. С каждым человеком, если я в нем заинтересован, я должен сотрудничать, у меня нет другого выхода, я не умею властвовать над людьми. Мне приходилось руководить довольно большим числом людей, но они были для меня сотрудники, а не подчиненные. И ни разу в жизни не было у меня начальника, который не был бы и сотрудником. Если с начальством нельзя было сотрудничать, я тут же с такой работы уходил. Я не терплю властвовать, я не терплю власти над собой. У людей должно быть одно начальство - дело, которое должно быть сделано лучшим образом. Так и с детьми: я им не начальник, я им не подчиненный, я не спорю и не хочу спорить с ними за власть.

Значит, всеми принятая схема "я веду - он идет" не годится?

Именно так. И сразу спадает груз с души!

Предположим, я, отец, отказался от спора за власть и стал стремиться к сотрудничеству. Я не боюсь теперь потерять авторитет, он мне не нужен и потому не заботит меня. У меня больше нет жизненной необходимости в авторитете, у меня одна необходимость - сотрудничать с ребенком. Я перестаю воспитывать - и становлюсь действительно воспитателем. Я не боюсь потерять авторитет и потому приобретаю его. Но этот авторитет не давит, у ребенка естественное уважение ко мне, как и у меня к нему. Мы не равны по опыту, но равны перед нашим общим делом, и он и я заинтересованы в нем.

Что наше общее дело? Не столько семейный быт, наше, отца с матерью, развитие, сколько его, ребенка, развитие, его нормальная жизнь.

Прежде я старался подавить любое сопротивление ребенка, теперь я не могу командовать, распоряжаться и заставлять. Он, ребенок, не подчиненный мой, а сотрудник, и мне приходится искать какие-то другие средства, чтобы побудить его к сотрудничеству, или, если я этих средств не нашел, то выполнить работу самому - тоже не страшно. Ведь у меня такой сотрудник, которого я не могу заменить на другого, на которого не могу никому пожаловаться и которого не могу заставлять. Я вынужден сотрудничать с ним и учить его сотрудничеству. Обучая ребенка подчиняться, я невольно заглушаю лучшие, активнейшие силы его души; обучая сотрудничать, я обращаюсь именно к этим лучшим силам, пробуждаю и укрепляю их. Когда воспитание - спор за власть, ребенок постоянно стремится к свободе, самостоятельности. Когда мы сотрудничаем с детьми, они чувствуют себя самостоятельными чуть ли не с трех лет, и никаких разговоров о свободе. Не то воспитание - свобода, где ребенок делает что хочет, а то, где ребенок свободно действует вместе с родителями, стремясь к одной с ними цели.

Да, у меня нет власти над ребенком; но и у ребенка нет надо мной власти, как бывает в очень многих семьях.

Прежде, в споре за власть, мы вынуждены были идти друг другу на уступки: то он мне уступает, то мне приходилось скрепя сердце терпеть. Теперь исчезла сама идея уступок, досадное чувство уступки. Сотрудничество, согласие в делах стало самой большой ценностью в семье, и нет никаких уступок. Прежде, когда мы жили в споре за власть, я не мог любить своих детей, они совсем не отвечали моим представлениям о хороших детях, я постоянно дергал их, они защищались - огрызались или замыкались. Я чувствовал, что дети не слышат, не хотят слышать меня. Я научился не делать им замечаний. Ведь не делаю я замечаний своим сотрудникам по службе! На работе, если я начну ворчать, одергивать, поправлять, меня сразу поставят на место. Сын не может меня осудить, но я не должен пользоваться этой его деликатностью. Я бы не хотел, чтобы он подшучивал надо мной, значит, я не имею права подшучивать и над ним. У нас равные права по отношению друг к другу, иначе ниточка сотрудничества оборвется. Если мне что-то не нравится в жизни сына, я говорю ему смущенно (человек не может делать замечания другому человеку без смущения), я говорю ему: