— Да так, чтобы это Бога нам разрешили и всякие гонения на Него воспретили… А то беда!

Говорят спокойно, по–крестьянски кругло, и только в глазах их как бы блуждание и муть.

— Шибко стали Бога поносить! — сказал сгорбленный старик.

— Ведь до чего дошло!? — перебил его другой, с косыми глазами и впалыми забуревшими шеками. — Миколаха Жердь из нашего посада, анкубатор для выводки цыплят сделал… из дедовских икон! Говорит Миколаха, что оне, иконы–то, подходящия для этого, так как толстыя, вершковыя, а главное — дерево сухое!..

— А внук мой Пашка из иконы покрышку сделал в своем нужнике… — задыхаясь, прошамкал беззубый тихий старик, весь содрогнувшись.

Спрашиваю их:

— Кому же вы жаловаться будете в Москве?

— Как кому? Ленину! Ильичу то исть!.. — Да он помер…

— Это мы слышали, но только не верим! Нам сказывали, что он грамоту такую объявил, чтобы не трогать больше Бога…

Я чуть не заплакал.

Застывшая в глазах моих боль заставила стариков на время задуматься. Что–то поняли они. Растерянно взглянули друг на друга и на меня посмотрели.

— Ну, а ежели не найдем Ленина, так к самому патриарху пойдем, — заявил косоглазый старик. — Пусть он рассудит и анафемой безбожникам пригрозит… Патриаршая–то анафема дело не шуточное… Убоятся!..

— И святейшего патриарха нет в живых!..

Они не удивились, сняли шапки и перекрестились, сказав шепотом: царство ему Небесное!..

Глаза стариков гуше налились мутью.

— А Калинин, староста, жив? Ну, так мы к нему пойдем… Он нас приветит!..

Вначале тихо, а потом все горячее и горячее я стал убеждать их не делать этого, вернуться к себе, терпением препоясаться и ждать Божьего суда.

— Не можем! — с земляным упорством заявили они и даже рассердились на меня.

— Сто верст пешком прошли! — взвизгнул один из них. — Сам Господь идет с нами рядышком… а ты… вернуться!

— На смерть идете! — сказал я в отчаянности.

Только улыбнулись тихо так: «Что нам смерть!», поклонились мне и пошли вперед степенным деревенским шагом. Долго слушал я хрустень морозного снега под их валенками.

Предгрозовой ночью иеромонах Македонии обходил шестисотлетние стены Печерского Успенского монастыря. Вратарь отбивал в старинное било ночные часы. К дрожащим, суровым звукам била откликнулся колокол Печерской звонницы, и за ним густо и важно пробили часы Свято–Никольской церкви.

Над золотыми куполами собора висели тучи с медными отсветами. По земле извивался сухой ветер, шумели старые монастырские дубы. Иеромонах Македонии дошел до монастырских врат, где, по преданию, был обезглавлен Иваном Грозным преподобный игумен Корнилий. Македонию вспомнились слова из одной ветхой монашеской летописи: «По умерщвлении Корнилия преподобного, падоша Иване царь на хладные мощи его, и зело плакася горько». Повторял эти слова и вздыхал.

Около врат стоял человек на коленях. Шаги монаха испугали его. Он встал с колен и хотел броситься бежать.

Монах остановил его и успокоил.

— Вы издалека? — спросил он.

Пристально вглядевшись в тихие сострадательные глаза монаха, незнакомый шепотом ответил:

— Я тайком пришел из России!..