Вся наша жизнь — это дрянь такая, дрянь самолюбования. Все красуются, любуются собою и делают вид, что снимаются в кино, у неизвестного режиссера. А там нет, там уже ложь закончилась. И вот древние монахи советуют: «Иди к умирающему, стой и слушай, что он тебе скажет». Потому что в этот момент человек тебе два слова скажет, и ты потом всю жизнь будешь жить этими двумя словами. Скажет, например: «верь в Господа», или «кайся всю жизнь за все свои грехи», или «никого не осуждай», или «не спи больше трех часов, молись всю жизнь». Что-нибудь такое, и это будут слова, которые будут тебя всю жизнь держать.

Трагедия бывает в том, что человек живет всю свою жизнь и потом приходит к концу, к порогу, и спрашиваешь его без какого-то там ёрничества, спрашиваешь от сердца к сердцу: «отец, скажи, что ты в жизни понял?». А он даже вопроса не понимает. Вот, спрашиваю мальчишку в школе тринадцатилетнего: ты в жизни уже понял что-то? Он говорит: да, мир несправедлив. О, это в сердечке болит у человека. Уже где-то его обидели. Взрослого человека спросишь: ты что понял в жизни? Да, я понял, что я мог сто раз умереть, а до сих пор живу, Господь держит, видно я еще что-то должен сделать. Этот человек что-то проанализировал, что-то почувствовал. Но таких людей немного.

Спросишь старика, одной ногой стоящего уже в могиле — «деда, что ты понял, поделись». А он тебе ответит: «мне, сыночек, сейчас восемьдесят два, а когда мне было девятнадцать, на углу этой и этой улицы такое пиво продавали.». Да, безумная старость так же отвратительна, как развратное детство. Малолетние проститутки — это такая же гадость как глупые старики. Когда человек доживает до старости и ничего не понимает, не может ничего никому передать. Что тогда с молодых взять? Откуда у них появится опыт?

Церковь и народ Божий

И все эти категории составляют народ Божий, ни одну нельзя выбросить. Протестанты говорят:

«Мы — церковь святых». Если мы тебя вчера видели с сигаретой на улице, то ты смотри, бросай. Если не бросишь через неделю, мы тебя исключим из церкви. Церковь должна быть святая.

Такая практика, как правило, у этих протестантских группировок. Они себе ставят целью явить себя миру как церковь святых. А Церковь состоит из всех. Из настоящих святых — то есть, тех, которые вкусные и пахнут; из ненастоящих святых — которые пахнут, но не вкусные; из глупых людей, но благочестивых, которых можно обмануть; и, наконец, из «никого» тоже. Это как в орехе — мы разгрызаем скорлупу и добираемся до сердцевины, нас интересует только она. Но ядро не возможно без кожуры и скорлупы. Скорлупу-то мы вроде выбрасываем, но без нее орех существовать не может. Все нужно и в Церкви. В этом фильме как раз такая идея и показана.

Почему блудницы шли ко Христу? Но не все кстати. Не нужно думать, что все блудницы толпами взяли и пошли за Христом, Боже сохрани. Из тысячи одна пришла и про нее мы знаем. Так же было и с мытарем. Эти люди находятся на духовном дне. И из этого внутреннего ада они очень сильно чувствуют необходимость в Спасителе. Они, в каком-то смысле, больше Церковь, чем все остальные. Потому что они больше всех нуждаются в Боге. Поэтому такое состояние народа Божьего не идеальное, но оно фактическое. В идеале, конечно, нужно неграмотного просветить; грамотного, но неблагочестивого, уцеломудрить; того, кто стоит в святости, держать, чтоб не упал и шел дальше, потому что предела совершенства нет. Кто остановился сегодня, тот завтра упадет.

Останавливаться нельзя, надо двигаться постоянно. Кто сказал себе — ладно, сяду, посижу, тот кубарем летит вниз в следующую секунду. Нельзя останавливаться, в этом тяжесть. Поэтому надо идти медленно. Духовные труды надо стяжать медленно. Медленно для того, чтобы не останавливаться. В горы кто ходил, или кто по песку ходил, или где-нибудь, по каким-то трудным пересеченным местностям, тот знает, там не бегают, там идут размеренным, медленным, ровным шагом. Потому что, если начнешь дергаться, забегать, выбегать, отбегать, — все, ты долго не протянешь. Надо идти медленно, упрямо, на автомате, на каком-то этапе просто в автоматический режим человек переходит, идет уже и не думает о том, что он идет, он просто идет. Вот так надо идти — медленно.

В духовной жизни очень важна медленная постепенность. Люди, которые имеют в себе медленную постепенность, — это люди, которые очень высоко заходят. А те, которые хватают по верхам, хватают кусками, не пережевывая, лезут всюду и во все, пытаются всего нахапать и надергать, это люди, которые в конце концов терпят очень много неудобств и приходят к микрокатастрофам. Нахватают, нахватают всего, а потом их стошнит. Нужна ровная постепенность. Опять-таки, этому надо научить, надо учиться этой ровной постепенности. Надо других учить, если ты научился сам. Надо найти себя в одной из этих четырех категорий. Из первой себя сразу вычеркивайте. Во второй — где много знаний и мало толку, там люди всякого рода, умненькие, благоразумненькие, с дипломами, со званиями, со степенями и на разных иерархических ступенях, на разных этажах. Это люди, которые много лет прожили в Церкви.

Потому что, когда человек только попадет в Церковь, он находится в состоянии такой благочестивой контузии. У него в ушах звенит, и все святое кругом, и он не знает, где он. А когда пооботрется уже, он начинает уже все знает, все видел, все понял, у него уже все пять пальчиков указательных, он начинает командовать, показывать, рассказывать всем, как и чего там. Как святые отцы сказали, как старцы благословили, когда конец света, как часто причащаться, кто еретик и кто не еретик, кто раскольник, кто не раскольник, всем все сразу ясно. Это такая болезнь.

Великое искусство — жить в Церкви, не обрастая ложной церковностью. То есть, фальшивой церковностью, сюсюкающей, или наоборот, наглой. Или одновременно нагло-сюсюкающей, такой, что с одними сюсюкаю, а с другими наглею. Этим людям нужно больше тепла, больше благочестия, больше внутреннего, чем внешнего, больше покаяния, больше внимания к себе, больше терпеливой незаметности.

Смотрите, природа не отдыхает вообще. Дай Бог доживем до лета. Вот я недавно перечитал с большим удовольствием роман Гончарова «Обломов». Как он там трогательно пишет про то, как природа при всем своем спокойствии гомозится и копошится на каждом своем сантиметре. Упадешь в траву, а там муравейчик что-то тащит, какой-то комарик пищит, какой-то там жучок по листочку ползет. Растет, движется, метушится, что-то там делает, совершает, и каждый листик, и каждое дерево там в работе. Спокойствие царственное и красивое, роскошь природы — это непрестанный тайный труд. Постоянно в труде, в постоянном смиренном труде. Это настоящий урок. И человек должен быть в постоянных незаметных трудах. Незаметных, но постоянных.