Его окружают интереснейшие люди. Пастор Шлаг, этот осколок Священной Римской империи, человек, не умеющий злиться; Плейшнер - гениальный недотёпа (потому и недотёпа, что гениальный). А какой генерал попадает Штирлицу в попутчики! «Государства, как люди. Их давят границы, им чужда статика. А движение, это - война». «Жгли СС. Мы воевали». «Любой человек, выросший под началом партийного вождя, теряет инициативу». И прочие перлы, высказанные под коньяк и салями. На вопрос, не боится ли он открыто поносить верхушку нацистской партии, генерал отвечает: «Пока вы напишите на меня донос, пока они найдут второго свидетеля, всё уже кончится».Слышите? Они, то есть гестапо, должны будут искать второго свидетеля. Иначе, даже в условиях войны, за жабры людей брать не принято. Что ни говори, наши были менее церемониальны.

«С тобой никак, и без тебя нет сил», - говорил античный поэт о возлюбленной. Ни вместе жить, ни распрощаться невозможно. Таково и житие Штирлица. На Родине ему будет очень тяжело. (Если он доберётся до Родины, если при штурме Берлина его не возьмёт на мушку какой-то русоволосый гвардии сержант, если до этого его не казнят или не замучают до смерти люди Мюллера). Но если он доберется до Родины, он почувствует, что навсегда отравлен германским педантизмом. Он соскучится по аккуратности, ему то и дело будет хотеться слушать Вагнера или Бетховена и спиртное пить мелкими глотками из пузатых рюмочек, а не «залпом» из гранёного стакана. Он будет элегантно одевающимся чужаком, разучившимся матюкаться. И кто-то из победивших соотечественников однажды-таки съездит ему по арийской роже, когда Штирлиц дерзнёт спорить на тему: «Не все немцы сволочи».

Душа у Тютчева - «жилица двух миров». Она одновременно и Марфа, и Мария. Она и хлопочет по хозяйству, и внемлет высоким звукам. Её разрывают страсти, и она же готова затихнуть у ног Христа. Таков же и Штирлиц. Обречённый на смерть, он вечно кого-то спасает, вплоть до половины человечества (шутка ли сбить немцам планы по разработке оружия возмездия!). Он мастерски выпутывается из очередной передряги, хотя лучше всех знает, что «сколь верёвочке не виться.». И я понимаю, почему пустели улицы советских городов, когда не избалованный телевизионной пестротой зритель в каждом доме усаживался у экрана и смотрел очередную серию про обаятельного героя, который вот уже лет двадцать живет и без Родины, и без женской ласки.

А песни, какие песни пел за кадром то ли Кобзон, то ли Хиль, то ли Лещенко! «Не думай о секундах свысока». «Где-то далеко, очень далеко идут грибные дожди». «Боль моя, ты покинь меня». Боль, детство, время. Память, одиночество, сны. Здесь - все слагаемые философского мышления, данные в эстетически безупречной упаковке массовому зрителю страны, в которой слово «философ» звучало, как ругательство.

Человека (зрителя) легко приучить к мысли, что война это залпы артиллерии и рёв авиации, крики «В атаку!» и окровавленный бинт на голове главного героя. Если это так, тогда мы не воюем. А вот если война это - разлука, а шрамы войны - кафе «Элефант» и диалог мокрых глаз мужа и жены, не могущих даже обняться, тогда мы все на войне, только не замечаем этого. Вот Штирлиц и ставит нас под ружьё в строю бойцов невидимого фронта. «Нас» - это всех зашифрованных агентов далёкой Родины, ведущих непрестанный внутренний диалог, и журавлиный крик воспринимающих, как смутное напоминание.

Таких фильмов уже не снимут (не снимут, не снимут, даже не спорьте). А над моим домом не летают журавли. Совсем не летают. Сколько я ни задирал голову, ни одного клина ни разу не увидел. Зато я слышу канонаду приближающегося фронта. И естественным желанием в это время является сбор чемоданов да оформление заграничного паспорта на чужое имя, но со своей фотографией. Но вместо этого я получаю очередную шифровку и спешу выполнить задание. Не ясно, кто тебя может убить: свои, которые давно отдалились, или чужие, с которыми успел сродниться. Задание нужно выполнять, и долг высокой грусти платить одним лишь поднятием чела к небесам, да «молчаливыми» песнями у камина в день только мне одному известных в этой стране праздников.

1729 Это не моя вера - это вера всей Церкви

6 марта: память преподобного Тимофея в Символех

В преддверии Великого поста мы подходим к некому порогу, чтобы переступить его. Редакция портала «Православная жизнь» предлагает вместе сделать эти шаги, опираясь как на опыт отцов Церкви, богословов, так и просто верующих людей, которые находят в себе силы каждый год снова проходить этот путь.

Не секрет, что человек постоянно опаздывает - не на поезд, не к открытию магазина, но в жизни -и понимает, задним числом, что многие вещи нужно было делать раньше и лучше. Чтобы потом не было горького сожаления о том, что не всё сделано вовремя.

Не зря к посту люди приготавливаются постепенно, согласно церковному уставу: постепенно в пище стол приобретает постные черты, богослужения меняются, недели, чтениями своими настраивают человека на возвращение к Отцу, на Страшный суд, на покаяние. Нужно быть внимательным к церковному году и ко всем этим предваряющим датам.

Потом, нужно быть честным с собой, - или чуть-чуть честнее с собой, совсем честным с собой быть тяжело, - и постараться потрудиться больше, чем обычно. Не надо себя особо жалеть. Мы, когда пост заканчивается, всегда близки к тому, чтобы признать: вот, опять пост так быстро пробежал, а весна души наступила не в полной мере.

Поэтому можно пожелать большего мужества и мысли о том, что ещё ни одного поста не было настоящего. Вот, как говорится: «Се, творю всё новое». Господь обновляет мир ежесекундно. Мир живой, потому что Бог его не забывает.