Articles and Sermons (12.06.2012 to 25.10.2012)
— Количество священнослужителей в УПЦ — несколько тысяч человек. Из них выбрано двое трое или человек, на обличении которых построен весь материал. В этом видно желание поскандалить и эпатировать читателей. Правды ради отметим, что в статье говорится об относительной независимости доверия народа к Церкви, несмотря на «выхлопы» информации о достатках церковного истеблишмента. То есть люди, по мнению авторов статьи, понимают, что армия — это не только генералы, но и офицеры, и сержанты, и рядовой состав. То есть все те, кто не носит золотых эполетов, а служит, тянет лямку.
Это говорит о том, что намерения авторов не такие уж кровожадные и антицерковные, хотя и провокационные. В них (авторах) может говорить, кроме журналистского зуда, элементарная жажда правды, столь сильная исторически в нашем народе. Ведь если перекос церковной жизни никак не спрячешь и ничем не объяснишь, то возникают абсурдные ситуации, вроде той, что была при расстреле священномученика Владимира Киевского. Ему убийцы небольшую «лекцию» прочли о том, мол, что они не против Христа (Христос, дескать, за бедных был). Они против тех, кто во имя Христа надел бриллиантовую панагию, а о бедных не думает. И на этом основании убили одного из лучших иерархов!
Себя самих они могли считать более близкими к Христу, чем иерархи, поскольку они были бедны, они были на стороне «алчущих, жаждущих, обремененных», а пышность дореволюционной жизни высшего духовенства входила с этими порывами в очевидное противоречие. В этих убийц словах есть не только ложь и издевка. В них есть и капля нравственной правды, на которую уже было поздно реагировать. Роскошь прекращалась и начиналась кровавя жатва. Дореволюционная действительность сама вложила в руки врагов Церкви идеологическое оружие против себя самой. Ведь ошибок было накоплено столько, что «творцы новой жизни» ощущали себя чуть ли не вершителями высшей справедливости.
Борис Кустодиев. Большевик
И меня ужасает тот факт, что история ничему нас не учит, вернее, мы учиться отказываемся, словно провоцируем Промысл Божий на повторения однажды бывшего. Образ Христов живет в сознании людей, и образ этот ассоциируется с милосердием, простотой, чистотой. Раз мы — Христовы, от нас ожидают и требуют схожести с Первообразом. Если общих черт не находят, задают вопросы или уходят навсегда. Это очень естественно.
Поэтому не будем обижаться на светских журналистов. Будем умны и осторожны. Самобичеванием заниматься не будем, и самооправданием заниматься не будем. Будем исповедовать Пасхальную радость и спасение через веру и покаяние, а все остальное приложится.
— Как журналист я знаю, что подобные публикации — следствие информационной закрытости. Наши священнослужители обычно говорят, что нельзя выносить сор из избы и нужно больше обращать внимания на позитив. Какой точки зрения вы придерживаетесь?
— Мы каждый день моемся и выносим мусор из дома. Иначе мы завшивеем. Мы должны говорить о своих проблемах, не превращая это в публичную порку или шоу. Мы живем в информационном обществе, которое декларирует открытость. Если чихнешь в Амстердаме, то в Сингапуре будет слышно. Церковь — это не только Живое Тело Воскресшего Христа. Для многих это — очень значимый социальный институт, за которым пристально следят. Следят и те, кто любят Христа, и те, кто не любит Его.
Если церковь вызывает острые чувства, то в этом нет ничего необычного.«Мы Христово благоухание Богу в спасаемых и в погибающих: для одних запах смертоносный на смерть, а для других запах живительный на жизнь» (2 Кор.2.15-16). Некоторые наши недостатки видны невооруженным глазам. Златоуст когда-то говорил: прочтите Евангелие и всмотритесь в жизнь христиан. Теперь заметьте разницу и поймите, что иногда мы выглядим, как враги Евангелия. Слова эти всегда актуальны, но Златоуст и ныне не сдобровал бы, если бы их произнес. И это печально.
— Тогда почему у нас заговор молчания по поводу любой проблемы?
— У нас нет культуры обсуждения наших проблем внутри самой церкви. Мы стыдимся, молчим, и фактически ждем, пока проблемы эти разбухнут и станут видны всем. Подобное отсутствие диалогической культуры рождает вопросы. В этом наша слабость. У нас очень мало общения — и у духовенства с мирянами, и у мирян между собой, а уж мирян с архиереями — вообще отношения неестественно усложнены и нередко сведены лишь к взятию благословений.
— Может, проблема еще и в том, что если кто-то из священников открыто выскажет несогласие с тем или иным архиереем, ему просто дадут по голове, образно говоря?
— Это очень возможный вариант. Но это будет говорить, как минимум о том, что нас ничему не учит история. Ведь именно закрытость церковного общества, отсутствие культуры обсуждения проблем и здоровой самокритичности сделали его бессильным перед вызовами времени. Ну и во-вторых, если человек говорит мне, что у меня кариес, и его нужно лечить, это не значит, что этот человек — мой враг.
Пусть девочки обижаются, когда услышат, что они не так красивы, как им кажется. Мы же взрослые люди, и с бородами, и в рясах... Свойство закрытых обществ — воспринимать критику подобным образом — резко негативно. Мол, не в свои дела лезете. Но если мы не будем восприимчивы к критике, то превратимся в Министерство здравоохранения, в котором «все в порядке, только больные и врачи мешают». У нас тоже будет «все в порядке, только люди будут мешать».