Память о прошлом, переход из возраста в возраст, разлуки и встречи возможны только при наличии времени. Время, невидимое, как радиация, пронизывает всё, и дозиметр для его отсчёта виден почти у всех на руках. Водонепроницаемые, кварцевые, противоударные, дорогие и дешёвые часы обхватывают сотни тысяч запястий. Стрелки часов дрожат в торговых залах, электронные цифры мигают в поездах и переходах. Но однажды Ангел, подняв руку, поклянется Богом, что времени больше не будет. Это нельзя представить. Это будет начало нового мира, и само начало будет невообразимым.

Я представляю себе Ангелов, носящих на руках часы, у которых нет стрелок. Часы без стрелок — это такой меткий образ прекратившегося времени и начавшейся вечности. Он есть у Бергмана в «Земляничной поляне».

И я однажды заснул в пономарке. Недолго спал. Проснулся и почувствовал, что воздух другой, пространство другое. Вышел через алтарь на улицу и вдруг с ужасом понял, что времени больше нет. Покаяться нельзя, измениться невозможно. Стрелок на часах нет, и ничего не тикает. А вокруг так пусто, тихо и безвоздушно, что рот сам собою раскрылся в ужасе и закричал без звука. Тут я проснулся, крича. Это был сон, гоголевский многослойный сон, при котором много раз просыпаешься, но оказывается, что продолжаешь спать, потому что просыпаешься внутри сна.

Я во сне чувствовал, что такое «времени нет». Я не из книжек знаю, что человек многомерен и таинственен. Он не может «просто» жить. Всё, что он делает, не «просто». И сам он не прост, но похож на Ихтиандра, который должен был постоянно переходить из воды на воздух и обратно. У него для этого были и лёгкие, и жабры. А у человека кроме костей и кожи есть совесть и память, есть погребальный обряд и надежда на будущее. Он сам для себя загадка и может силой ума и воображения смотреть на себя со стороны то с удивлением, то с ужасом, то со стыдом.

Любая из теорий, умалчивающая о Боге, не в силах объяснить, откуда человек взялся, как должен жить и что с ним будет. Только чудесная весть о загадочном и непостижимом Боге способна положить на весы с вопросами о человеке уравновешивающие ответы. В той стороне, где живёт Таинственный Бог, нужно искать ответы, потому что сам человек чудесен. Небольшое путешествие внутрь себя в любое время даст ему возможность в этом убедиться.

875 Псалом 50

Жил на свете один человек, который больше всего в мире и больше самой жизни своей любил Бога и Его слова. Не так сладок лакомке мед, не так желанны горсти сияющих камней любителю драгоценностей, как сладки и желанны были этому человеку молитвы. Молясь, он пел, ибо любил Бога, а влюбленным свойственно петь. Часто хотелось ему, чтобы весь мир пел вместе с ним, и тогда человек этот звал на молитву всю вселенную. «Молитесь со мной горы и холмы, - восклицал человек, - молитесь птицы, звери, солнечный свет и дождевые капли, раскаты грома и мерцающие звезды!» «Всякое дыхание да хвалит Господа!»

В это время сердце молящегося человека было горячо. Как к котлу, стоящему на огне, не подлетают близко нечистые мухи, так далека от сердца молящегося человека была всякая нечистая и скверная мысль. Но иногда прекращает молитву даже самый горячий молитвенник. Прекратил молитву, стал беспечен однажды и тот, о ком идет наш рассказ. Давид звали его. Он был царь, носящий в груди пророческий огонь.

Этот огонь не горит всегда с одинаковой силой. Однажды вечером, когда пророческий дух не волновал сердце царя, а молитва не согревала его изнутри, Давид «прогуливался на кровле царского дома и увидел с кровли купающуюся женщину; а та женщина была очень красива» (2 Цар. 11: 2).

Народ говорит, что мужчина любит глазами, а женщина - ушами. В этих словах много правды. Нашу праматерь в раю змей обольстил льстивым шепотом, а царя Давида сверг с высоты святости через око. Давид ввел женщину в свои покои, спал с нею, и она сделалась беременна. А поскольку женщина не была свободна, и муж был у нее, Давид приказал взять этого мужа в самое опасное место шедших тогда боев, чтобы убили его там наверняка. Так углубил царь свое падение и рабство, к цепи блуда добавив цепь убийства.

У евреев не было слова «совесть». Совесть была, а слова не было. Его заменяло выражение «страх Божий» и «память Божия». Если эта память уходила, человек становился бессовестным. Ничто внутри не шептало ему о нравственном законе и об ответственности. Ничто не напоминало, что Бог здесь, и Он все видит. Для уснувшей совести становился необходимым пробуждающий голос извне. Такой голос донесся до царя из уст пророка Нафана. Пророк не обличил царя прямо, но описал ему ситуацию, в которой бессердечный богач, владелец множества овец, повелевает забрать единственную овцу у бедняка, чтобы приготовить угощение для гостя. Эта словесная картина была так отвратительна, что царь разгневался и сказал: «Достоин смерти человек, сделавший это» (2 Цар. 12: 5).

О, горе! Горе нам, людям, потому что даже лучшие из нас замечают мелкие детали чужих грехов и остаются слепы к своим собственным злодействам. Оцеживают комаров люди и проглатывают верблюдов, по слову Иисуса Христа.

Пророк Нафан обличает царя Давида.