Великая, или мирная, ектения и на вечерне, и на утрене, и на Литургии оканчивается всегда одним и тем же возгласом священника: Яко подобает Тебе всякая слава, честь и поклонение, Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне, и присно, и во веки веков. Что можно вынести из этих слов? Во-первых, призыв к, насколько возможно, большему прославлению Бога. Он - Царь Славы и полновластный Хозяин мира. Люди, построившие или придумавшие что-то, нередко пользуются огромным почетом и уважением. Бог создал все! «Глубиною мудрости» Он продолжает управлять сотворенным миром. И мы так мало хвалим Его и приносим Ему славу. Между тем, Ему «подобает всякая слава», и больше всего это понятно тем, кого хвалят люди, но кто чувствует себя недостойным похвал. «Хвалить и благодарить нужно Бога», - говорил святитель Лука после удачной операции. «Мы Богу молимся. Бог - наш генерал», - говорил Суворов. Великие успехи давались таким людям потому, что они не приписывали себе удачу, а воздавали «честь и поклонение» Тому, от Которого получили милость. Итак, еще не прозвучал Херувимский призыв «отложить всякое житейское попечение», еще только началась служба, а мы уже слышим призыв принести Богу всякую славу, честь и поклонение.

Собственно, и слово Аминь нельзя произносить небрежно и по привычке. Аминь, это - Имя Христово. В Апокалипсисе говорится: «Так говорит Аминь, Свидетель верный и истинный»

Без этого слова молитва не полна, не закончена. Мы похожи на тех, кто просит, но не верит в то, что получит просимое, если не заканчиваем молитву этим словом. Его нужно произносить так, словно ударяешь печатью по мягкому воску или сургучу, оканчивая и запечатывая важное письмо.

Возглас на Литургии после первого антифона похож по смыслу на возглас после шестой песни на утрене. Там: Ты бо еси Царь мира и Спас душ наших. На Литургии: Яко Твоя Держава, и Твое есть Царство, и сила и слава... И там, и там речь идет о Царстве.

Рай ассоциируется с беззаботностью, безопасностью и невинностью. Счастливое детство более всего похоже на Рай. Но Царство предполагает взрослость. Царство, это - добровольное служение, подчинение, предстояние Царю. Это менее всего спокойная беззаботность. Скорее, это -трезвение и решимость исполнить волю Божию. Ектении нам об этом напоминают.

Напоминание тем более важное, что в повседневной жизни нам кажется, что не Бог правит миром, но жизнь отдана на волю тысяч и миллионов мятущихся человеческих «хочу - не хочу - очень хочу». Замечать, чувствовать волю Божию в повседневной сумятице можно не иначе, как после долгого упражнения и обучения. Литургическая молитва именно готовит нас к тому, чтобы мы вышли в мир, одетые в броню силы и решимости творить волю Бога.

Пожалуй, не стоит ставить перед собою цель разобрать все возгласы. Мы так часто их слышим и произносим, они так часто предлагаются в виде духовной пищи нашему сердцу и уму, что каждый желающий может удобно продолжить этот труд, извлекая для себя пользу. Царевичи во дворцах могут играться драгоценными камнями. Чем мы хуже царевича, если можем, словно рубины и изумруды, перебирать в памяти такие слова: «Благ и Человеколюбец Бог еси», «Под державою Твоею всегда хранимы и Тебе славу воссылаем», «Яко Тя хвалят вся силы Небесные».

789 Кино и христианство

Одним из символов 19-го века стал паровоз. Шумный, сильный, наглый, как сама эпоха, самоуверенно бегущий вперед, к близкому, как тогда казалось, всеобщему счастью, паровоз был больше чем средством передвижения. Он воплощал эпоху.

Дымный шлейф из его трубы североамериканские индейцы считали дымом из ноздрей дьявола. Святителя Игнатия (Брянчанинова) стук железнодорожных колес наводил на мысль о саранче из Апокалипсиса, у которой «шум от крыльев - как стук от колесниц, когда множество коней бежит на войну». ( Откр. 9,9) Были, впрочем, и те, кто слышал в этом стуке музыку. Да не какую ни будь, а оду Бетховена «К радости» на слова «Обнимитесь миллионы».(Между прочим ныне - гимн Евросоюза). Эта музыка звучит у Тарковского в «Сталкере», в самом конце фильма, когда девочка-калека двигает взглядом стакан, а за окном грохочет проносящийся поезд.(!)

Нам трудно сегодня понять тот подъем и воодушевление, который овладел людьми на заре научно-технической революции. Укрощенный пар и открытое электричество казались настоящими предвестниками земного рая. Неизлечимо больной Белинский перед смертью часто ходил смотреть на строящийся в Петербурге вокзал и предавался сладким грезам о будущем всечеловеческом счастье. Да что там Белинский. Умный и тонкий Чехов считал и электричество, и пар проявлениями гуманизма.

Сегодня, когда наука ушла дальше самых дерзких мечтаний, мы знаем, что счастья она не приносит. Мы, дети 21-го века, привычно разговариваем по мобильному телефону, привычно садимся в самолет, но не ждем от этих технических чудес больше, чем они могут дать. А тогда, подобно персонажам Достоевского, люди всерьез слышали в железнодорожном лязге «стук телег, подвозящих хлеб страждущему человечеству». («Идиот») В эту славную эпоху и было суждено появиться еще одному виду искусств - кинематографу. Его появление также было мистически связано с паровозом.

Первые публично показанные кадры, первые сокровища из сундука «великого немого» были кадры, запечатлевшие поезд, прибывающий на станцию.