Всё здесь символично. Например, то, что храм — католический. По словам А. Ф. Лосева, католицизм был всегда «завлекательной приманкой для бестолковой. воистину „беспризорной“ русской интеллигенции. В те немногие минуты своего существования, когда она выдавливала из себя „религиозные чувства“, она большей частью относилась к религии и христианству как к более интересной сенсации; и красивый, тонкий, „психологический11, извилистый и увёртливый, кровяновоспалённый и в то же время юридически точный и дисциплинарно-требовательный католицизм, прекрасный, как сам сатана, — всегда был к услугам этих несчастных растленных душ» («Очерки античного символизма и мифологии»).

Цитата вся в точку. И Бродский, безусловно относящийся к русской интеллигенции, единственное своё молитвенно-стихотворное обращение к Богу совершает в костёле не случайно. Причём особое панибратство к Богу и дерзость (чего стоит фраза «ушная раковина Бога») делает Бродского похожим на раннего Маяковского. Тот тоже не сомневался в юности в бытии Божием, но обращался в стихах к Господу дерзко и с вызовом.

Я не могу отделаться от мысли, что талант Бродского был предназначен для православного ренессанса. Не для поэтической проповеди, конечно, а для воцерковления современной словесности. И по времени, и по близости к Ахматовой, и даже по еврейским корням в Бродском угадывается продолжатель стихотворного цикла романа «Доктор Живаго».

В одном из стихотворений — «Рождественская звезда» — Бродский прямо становится плечом к плечу с Пастернаком. Посвящённое Ахматовой «Сретенье» только подтверждает эту мысль.

Мандельштам как будто о Бродском сказал:

И в наказанье за гордыню,

Неисправимый звуколюб,

Получишь уксусную губку Ты для изменнических губ.

(«Не искушай чужих наречий.»)

В начале было сказано о том, что поэзия подобна сирене. Песнь же последней страшна не смыслом, а чем-то иным. Сирене не обязательно петь что-то «умное», заинтересовывающее мысль. Она вообще может петь без слов, вкладывая всю соблазнительную силу страсти в голос, его переливы и модуляции, в мелодию, во взгляды и прочее. Поэзия Бродского, при своей кажущейся интеллектуальности, есть песнь ни о чём. Кстати сказать, наша лукавая речь, «язык» даёт такую возможность. Поэт может писать на тему того, что у него нет темы; может красиво говорить о том, что говорить ему не о чем; описывать в стихах сам процесс писания стихов и так далее. В этом случае язык является — по Апостолу — корнем зла и прикрасой неправды.

У Иосифа Александровича за массой стихотворений обретается какое-то буддийское ничто. То есть стихи есть, текут красиво, и струны души затронуты; но присмотрись — там пусто. Обман, наваждение, марево.

Да воскреснет Бог и расточатся врази Его!

Но не будем голословны. В известном стихотворении «Письмо генералу Z» поэт долго препирается с генералом, прежде чем сорвать погоны и отказаться воевать. Стихотворение завораживает смелостью, страстью, но вот оказывается, что «генерал» взят поэтом как рифма к слову «умирал», а потом, того больше — генерала, оказывается, «нет в природе». Речь обращена ни к кому. Поэт настолько одинок, что даже ругаться ему не с кем и нужно выдумать персонаж, чтобы вылить на него недовольство.

Будь на месте Бродского человек восточный, он рад бы был такой пустоте. Ещё шаг — и нирвана.