— А в школьную программу можно ли привнести что-то из современных произведений?

— Только на пороге зрелости по достижении определенного возраста человеку можно давать серьезную литературу.

— Неужели мы зря проходим в школе классику?

— Большей частью зря. То, что мы учим, это не изучение классики, а прививка от классики на будущие взрослые годы. Классика дает многие ответы, но бессмысленно произносить эти ответы, если еще не созрел вопрос.

— Для человека верующего, церковного, обязательно ли мерой качества того или иного произведения искусства должна быть его «светоносность»? Или можно допускать увлечение «искусством ради искусства»?

— Искусство ради искусства не существует так же, как не может ничто сотворенное жить самим собой. Смысл любого явления выходит за его собственные границы. Смысл стула не в стуле, а в голове того, кто его смастерил. И так во всем. Это только Мюнхгаузен мог сам себя за волосы вытащить из болота. В жизни это невозможно. Искусство всегда отображает или стройное мировоззрение автора, или интуиции, скрытые даже от него самого. И искусство всегда религиозно: или со знаком плюс, или со знаком минус.

Можно выстроить такую иерархическую схему: в основе всего — культ. Вокруг культа, как плотное облако, помещена культурная среда, в которой нерасчлененно присутствуют язык, музыка, танец, архитектура, погребальные и родильные обряды, отношение к войне, еде, женщинам, одежде. При развитии общества эти культурные формы обособливаются и начинают развиваться самостоятельно, все еще сохраняя связь с культовым ядром. Если эта связь со временем порвется, то оторвавшаяся форма культуры замыкается на самой себе, какое-то время живет по инерции, затем приходит к самоотрицанию.

Сам термин «искусство ради искусства» возник на том этапе развития европейской цивилизации, когда творчество оторвалось от религиозной почвы и пыталось обосновать себя из самого себя. Повторюсь, что это в принципе не жизненно. Автор всегда куда-то ведет или зовет читателя, зрителя, слушателя. Знает он об этом или не знает, он должен будет дать ответ за тех, кого пленил своим талантом. Автор, так или иначе, ответственен за жизнь тех, для кого он является авторитетом. Тут все благоухает темой ответственности и воздаяния.

— То есть, «нет рук для чудес, кроме тех, что чисты»? Что же делать художнику, далекому от нравственного совершенства?

— Не удивляйтесь и не обижайтесь — жечь свои произведения. Я несколько утрирую, но вот что хочу сказать: по выходе в свет произведение искусства начитает жить самостоятельной жизнью. «Нам не дно предугадать, как наше слово отзовется». Оно похоже на мифического Голема, который не хочет слушаться создателя. Голем становится опасен, его нужно уничтожить. Видимо это чувствовал Гоголь, когда сжигал второй том «Мертвых душ». Или он чувствовал несоответствие замысла — воплощению. В любом случае, автор счел необходимым не засорять вселенную, и это

— еще большее творчество, чем написание книги.

На востоке есть такой вид искусства — каллиграфия водой по асфальту. Начертанные искусной рукой иероглифы исчезают через секунды после написания. Здесь есть чему поучиться европейцам. Такие рисунки не подпишешь и не растиражируешь. Это почти что осиновый кол в чванливое европейское художество. Лучше разочароваться в своем призвании и ничего не выпустить в свет, чем наплодить незрелых или просто вредных произведений, за действие которых на людей потом придется отвечать Создателю. Кстати, почитайте басню Крылова «Писатель и разбойник» — она об этом говорит лучше меня.

— Так что, выходит, рукописи — горят?

— Конечно, горят! И к счастью, и к сожалению. Фраза эта неглубока, как многое у Булгакова. Сгорела, например, Александрийская библиотека. Любой из сгоревших в ней томов стоит десятка современных библиотек. Вообще, горят не только книги, но и иконостасы, мощи святых. Колокола переплавляются в пушки. Храмы переоборудуются в отделения почты и сельские клубы. Да и самих людей могут уничтожать миллионами. История не дает нам никакого права на детский оптимизм.