Итак, на каком же основании говорю, что являющееся нашим чувствам представляет нам некое подобие разделенного и вместе соединенного? Видал ты когда–нибудь весною сияние дуги в облаках? Разумею ту дугу, которую по общему словоупотреблению привыкли мы называть радугою. Знающие об этом говорят, что она составляется, когда в воздухе растворена какая–то влага, потому что сила ветров все влажное и сгущенное в испарениях, образовавшееся уже в облако, сгнетает в дождь. А составляется радуга, как говорят, таким обзором. Когда солнечный луч, проходя косвенно густоту и мглу облаков, потом прямо упрется своим кругом в какое–нибудь облако, тогда происходит как бы некоторый перегиб и возвращение света на самого себя, потому что свет от влажного и блестящего идет назад, в противную сторону. Ибо так как огневидные отблески имеют свойство, если падают на что–нибудь гладкое, перегибаясь, возвращаться опять на самих себя, а образ солнца, производимый лучом на влажном и гладком воздухе, бывает круглый, то по необходимости и на прилежащем к облаку воздухе отсвечивающее сияние описывает нечто подобное образу солнечного круга. Таким обзором один и тот же свет и непрерывен сам в себя, и разделен. Будучи многоцветным и многовидным, он неприметно окрашивается различными цветами, неприметным для наших взоров образом скрадывая взаимное сияние не одинаково цветных частиц, так что между голубым и огнистым цветом, или между огнистым и пурпуровым, или между сим последним и янтарным невозможно распознать середины, в которой смешиваются и отделяются один от другого инаковые цвета, потому что отблески всех цветных лучей видимы вместе, белы и, скрадывая признаки взаимного соприкосновения, остаются неразличимыми, так что невозможно найти, где оканчивается огнистый или изумрудный луч в цветном сиянии и где начинает быть не таким уже, каким видим в белом сиянии.

Посему как в этом подобии и ясно распознаем различия цветов, и не можем различить чувством расстояния от одного цвета до другого, так рассуждай о возможности представлять нечто подобное касательно божественных догматов. Хотя ипостасные свойства, подобно некоему цвету из видимых в радуге, сияют в каждом из исповедуемых во Святой Троице Лиц, однако же в рассуждении естественного свойства невозможно примыслить никакой разности у одного Лица с другим, но при общей сущности в каждом Лице сияют отличительные свойства. Ибо и там, в подобии, одна была сущность, издающая многоцветное это сияние и именно преломляемая в солнечном луче; но цвет явления многовиден.

Так и через творение учит нас разум не находить странным в учении о догмате, когда, встретив трудное к уразумению, придем в недоумение, соглашаться ли на сказанное. Как в рассуждении видимого глазами оказалось, что опыт лучше понятия о причине, так и в догматах, превышающих разум, в сравнении с тем, что постигает рассудок, лучше вера, которая учит нас о раздельном в ипостаси и о соединенном в сущности. Итак, поскольку слово наше открыло в Святой Троице и общее и отличительное, то понятие общности возводится к «сущности», а «ипостась» есть отличительный признак каждого Лица.

Но, может быть, иной подумает, что предложенное понятие об ипостаси не согласно со смыслом апостольского писания, где апостол говорит о Господе, что Он «сияние славы и образ ипостаси Его» (Евр. 1:3). Ибо если ипостасью назвали мы совокупность отличительных свойств, усматриваемых в Каждом, и как об Отце признаем, что есть нечто собственно в Нем созерцаемое, через что Он один познается, так то же самое исповедуем и о Единородном, — то как же Писание в этом месте именование ипостаси приписывает одному Отцу, а Сына называет образом ипостаси, Который обозначается не собственными своими, а Отцовыми чертами? Если ипостась есть отличительный знак бытия Каждого и собственностью Отца признается — быть нерожденно, Сын же изображает в Себе отличительные свойства Отца, то не остается уже при Отце, чтобы Он Один по преимуществу именовался нерожденным, если только тем, что отличает Отца, обозначается бытие Единородного.

Но утверждаем, что здесь слово апостола выполняет другую цель, которую имея в виду, употребил он сие речение: «сияние славы и образ ипостаси». И кто тщательно уразумел сию цель, тот найдет не что–либо противоречащее сказанному нами, а только то, что речь направлена к какой–то особенной мысли. Ибо апостольское слово рассуждает не о том, как ипостаси различать между собою по видимым признакам, но о том, как уразуметь соестественность, неотлучность и единение в отношении Сына к Отцу. Так не сказал: «иже сый» слава Отца (хотя сие действительно так), но, оставив это, как всеми признаваемое, научая же не представлять иного образа славы во Отце, а иного в Сыне, определяет, что слава Единородного есть сияние самой славы Отца, подобием света приводя к тому, чтобы Сына представлять неразлучно с Отцом. Ибо как сияние хотя от пламени, однако же не позднее пламени, но вдруг и пламень вспыхивает, и свет от Него воссиявает, так, по требованию апостола, должно представлять и Сына от Отца, не отделять Единородного каким–нибудь разлучающим расстоянием от бытия Отца, но вместе с Виновником представлять всегда и сущее от Него. Посему таким же образом, как бы толкуя предложенную теперь мысль, называет и образом ипостаси, телесными подобиями руководя нас к уразумению невидимого.

Ибо невозможно, чтобы наименовавший Сына не имел мысли и об Отце, потому что именование сие относительно указывает и на Отца.

Итак, поскольку увидевший Сына видит и Отца, как говорит Господь в Евангелии (Ин. 14:9), то посему сказано, что Единородный есть «образ ипостаси» Отчей. И чтобы лучше уразуметь эту мысль, присовокупим и другие изречения апостола, в которых называет Он Сына «образом Бога невидимого» (см. Кол. 1:15) и еще образом благости Его — не в том смысле, что образ различен от первообраза относительно к невидимости и благости, по желая показать, что Сын тождествен с первообразным, хотя и иной, потому что не сохранилось бы понятие образа, если бы не имел Он во всем ясного и безразличного тождества. Следственно, представивший себе доброту образа имеет уже мысль о первообразе. И кто объял мыслью как бы образ Сына, тот отпечатлел в себе и образ Отчей ипостаси, в последнем созерцая и первый, не потому, что в изображении видит нерожденность Отца (в таком случае оно было бы всецело тождественным, а не иным), но потому, что нерожденную Доброту созерцает в рожденной. Ибо как всмотревшийся в изображение лица, представившееся в чистом зеркале, получает ясное познание об изображенном лице, так познавший Сына с самым сим познанием Сына приял в сердце образ Отчей ипостаси. Ибо все, что принадлежит Отцу, созерцается и в Сыне, и все, что принадлежит Сыну, принадлежит и Отцу, потому что всецелый Сын в Отце пребывает и опять имеет в себе всецелого Отца, так что ипостась Сына служит как бы образом и лицом к познанию Отца; и ипостась Отца познается в образе Сына, тогда как остается созерцаемое в Них отличительное свойство к ясному различению ипостасей.

48 (52). К монахиням

(Изъявляет свою радость, что старанием епископа Воспория уничтожены взаимные сомнения о православии как св. Василия, так и сих монахинь; рассуждает о слове «единосущный», которое отвергали некоторые, как и отцы антиохийские, не вполне разумея оное, и которое ограждает веру от ересей Ариевой и Савеллиевой; опровергает утверждавших, что Дух прежде Отца и Сына по времени и порядку. (Писано в начале епископства)

Сколько печалила меня прежде неприятная молва, поразившая слух мой, столько обрадовал боголюбивейший епископ, брат наш Воспорий, рассказав лучшее о вашем благоговении. Ибо уверил, по благодати Божией, что все разглашаемое было выдумкой людей, не знающих точной правды о вас, присовокупил же, что нашел у вас нечестивые на меня клеветы, притом такого рода, что могли их выговорить только люди, не думающие и за праздное слово дать отчет Судии в праведный день Воздаяния Его.

И таковых справедливо иной укорит, но опять их же удостоит и извинения. Ибо кто не следует отцам и речение их не признает более несомненным, чем свое мнение, тот, конечно, заслуживает обвинения как человек, исполненный кичения. Но с другой стороны, кто оставляет сие речение в подозрении, потому что оно опорочено другими, тот, по–видимому, в довольной мере свободен от обвинения. И действительно, отцы, собравшиеся по делу Павла Самосатского, опорочивали сие речение как не совсем удачное. Они говорили, что слово «единосущный» заключает в себе понятие о сущности и о том, что от сей сущности; почему разделенная уже сущность тем частям, на которые она разделена, дает наименование единосущного. Но такая мысль имеет разве место в рассуждении меди и монет, сделанных из меди; в рассуждении же Бога Отца и Бога Сына не усматривается такой сущности, которая была бы первоначальнее и выше Обоих, потому что и думать, и говорить это — выше всякого нечестия. Ибо что может быть первоначальнее Нерожденного? Таковой хулой уничтожилась бы и вера в Отца и Сына, потому что от одного происшедшие суть уже между собою братья.

И поелику тогда уже были утверждавшие, что Сын приведи в бытие из небытия, то, чтобы отсечь и это нечестие, употребив слово «единосущный». Ибо соединение Сына со Отцем во времени и не в пространстве. Но и предыдущие слова показывают, что отцы имели сию мысль; ибо, сказав: «Свет от Света» и от сущности Отца Сын «рожден, а не сотворен», присовокупили к сему слово «единосущный», давая тем разуметь, что какое понятие придает кто–либо слову «свет» в отношении к Отцу, такое же понятие приличествует и в отношении к Сыну, ибо свет истинный, относительно к самому понятию о свете, не будет иметь никакого различия со светом истинным. Итак, поелику Отец есть Свет безначальный, а Сын — Свет рожденный, но и Каждый из Них есть Свет и Свет, то справедливо употребили слово «единосущный», чтобы выразить равночестность естества. Ибо не братия между собою называются единосущными, как понимали некоторые; напротив того, когда и Виновник и Имеющий бытие от Виновника суть одного и того же естества, тогда называются Они единосущными. Но то же речение исправляет и зло, произведенное Савеллием, потому что уничтожает тождество Ипостасей и вводит совершенное понятие о Лицах. Ибо единосущное не одно и то же с самим собою, но иное с чем–то иным. Почему прекрасно и благочестиво сие речение: оно как определяет свойство Ипостасей, так выражает безразличие естества.

А когда научаемся, что Сын от сущности Отца, и притом рожден, а не сотворен, тогда не впадаем в плотские понятия о страстях. Ибо не отделилась сущность от Отца в Сына, и родила е истекши или отделив от себя нечто, как растения производят плоды, но образ Божия рождения неизглаголан и недомыслим человеческому рассудку. Ибо действительно, низкому и плотскому уму свойственно уподоблять вечное тленному и привременному и думать, что как рождается телесное, так подобно сему рождает и Бог. К учению благочестия должно восходить от противного. Поелику так рождают смертные, то не так рождает Бессмертный. Посему не должно отрицать Божия рождения и осквернять своей мысли понятиями плотскими.