Men and women, young men and elders, all who serve in this sanctuary and occupy the lower degrees, all whom the Lord once delivered from error and godlessness, and now from the rebellion of the pagans and from present and expected calamities! Listen to the word of a husband who has learned this not lightly, but from daily events, from ancient stories, books, and deeds! It is a great thing not to experience any sorrow; or perhaps not great, if the word is true, that the Lord loves him, chastens him, and smites every son whom he receives (Heb. 12:6) and for whom he takes special care. On the contrary, it is a great thing not to sin at all, or at least not to sin grievously; because God has placed to be completely sinless above human nature. And the second thing after this I believe is that those who have fallen and been punished, and then those who have been forgiven, should always feel punishment and avoid a new punishment for a new crime. Therefore, we also feel God's punishment by our own deeds. Let us show ourselves worthy not of what we have suffered before, but of what we have received in the end. Let us justify ourselves in the calamity that has befallen us by the fact that we, not as evildoers, were given over to the pagans, but were admonished like children. Let us not forget the storm in the time of silence, the sickness in the time of health, the captivity after the safe return to Jerusalem, and Egypt after Egypt. Let not the time of suffering be the best time of rest for us; but it will be so, if it turns out that we were then humble and moderate, and in all our hopes we stretched out to heaven, and now we are exalted, arrogant, and have again turned to the same sins by which we were brought to the calamities that befell us. No, my children (1 Samuel 2:24), says the priest Eli, admonishing his children who have sinned against God. On the contrary, knowing that it is easier to restore lost prosperity than to preserve what has been given by God (for what is lost is restored by chastity, and what is given is lost by carelessness), knowing that a sick body is restored by medicines and abstinence, and that restored, with a little negligence and satiety, again comes to weakness and falls into former infirmities, knowing all this and suggesting to each other, let us come into ourselves and chastely dispose of time. And first, brethren, let us celebrate not with carnal rejoicing, not with feasting, not with drunkenness; You know their fruit, unclean lies and debauchery. Let us not cover the streets with flowers, anoint our meals with the shame of incense, decorate the vestibules; let them not be illuminated by sensual light, let them not turn into houses of disorder by the sound of pipes and applause! Thus it was established by the pagans to celebrate the new moons. And we will not honor God with this, not with the present time, which is unworthy of us, but with the purity of the soul, the brightness of the mind, the lamps that illumine the entire body of the Church, that is, the divine contemplations and meditations lifted up on the sacred candlestick and illuminating the entire universe. In comparison with this light, in my opinion, all the fires kindled in people at private or public celebrations are insignificant. I also have myrrh, but such as is anointed only by priests and kings, as multi-component and of great value, and exhausted for us, — the myrrh composed by the art of the great Myrrh-Bearer. Oh, that I too would be vouchsafed to bring the fragrance of this world! I have both a spiritual and a divine meal, which the Lord has prepared for me in the sight of my enemies (Psalm 22:5); after it I calm down and rejoice, and when I am satisfied, I do not give myself over to shameful thoughts, but lull in myself every rebellion of the passions. I also have flowers that are more beautiful and lasting than any spring flower, the flowers of the field which the Lord has blessed (Gen. 27:27), that is, priests, fragrant pastors and teachers, and of the people all that is pure and chosen. It is with them that I wish to be crowned and adorned, when, following the example of the holy Apostle, I will fight the good fight, I will complete the course, I will keep the faith (2 Tim. 4:7). Let us replace tympanums with spiritual songs, disorderly shouts and songs with psalmody, spectacular applause with applause with a thankful and harmonious movement of the hands, laughter with meditation, drunkenness with wise conversation, jocularity with sedateness. If, however, you, as a lover of solemn assemblies and festivals, need to dance, jump, not with the dance of shameless Herodias, whose work was the death of the Baptist, but with the galloping of David, at the establishment of Kiot in its place, which, as I think, was a mysterious sign of a swift and free procession before God.

This is the first and most important part of my exhortation! The second part, as far as I know, will be difficult and unpleasant for many. For a man who has been given the opportunity to repay evil for evil, especially if what he has suffered gives a just cause for anger, does not like to obey a word that curbs his irritability. Yet my word is worthy of being heard and accepted. Let us not immoderately take advantage of the circumstances of the time, let us not allow excesses in the use of our power, let us not be hard-hearted towards those who have offended us, let us not do what we ourselves have condemned. From the present change, taking advantage of the fact that we avoid evil, let us hate all vengeance. Moderate people consider their offenders to be a sufficient punishment for their fear, the expectation of what they deserve, and the torment of their own conscience. For he who fears the punishment to come is already suffering, although he does not yet suffer punishment; he punishes himself, perhaps more than the executioners would punish him. Therefore, let us not wish to moderate (God's) wrath, lest we appear to punish weaker than is proper, but since we cannot punish for everything, let us forgive in everything, and through this we will become better than our offenders and become higher than them. Let us show what the demons teach them, and what Christ teaches us, Who gained glory through suffering, and triumphed no less by not doing what He could have done. Let us give God only thanksgiving, let us spread the sacrament [63] with goodness, and let us take advantage of the circumstances only in this case. Let us conquer the tormentors with love of truth. Especially in forgiveness, let us show love for humanity and the power of the commandment, which repays us with equal love for mankind, as soon as we have need of it; for we know that with what measure we measure, it will be measured to us (Mark 4:24). And if anyone is very grieved, let us leave those who have grieved us to God and to the judgment to come. Let us not lessen future wrath by laying our own hand on them. Let us not think of taking away their property, let us not drag them to trial, let us not expel them from their fatherland, let us not punish them with whips; I will say briefly: we will not do them anything that we ourselves have suffered. And if possible, let us make them meek by our own example. Whether a son or a father, or a wife, a relative, a friend, or any other person who is dear to him, has suffered, let us reward each one for his suffering, persuading him to endure with firmness all that he has suffered. Higher than this gift, what else can we give them? Shall we also speak of the greatest blessing that we have received? Our persecutors are persecuted by the reproaches of peoples and cities at spectacles, in marketplaces, and at meetings. Everywhere the old is appeased, the new is exposed to shame, and to great surprise, even the accomplices of our persecutors are reproachfully overthrown by the gods themselves, as having deceived them for a long time, and only later were convicted of deception. Whoever was an admirer yesterday has now become a scolder. What more can be demanded?

This is now being recompensed to the unfortunate, and perhaps it is still a small part of the recompense. The time will come when I will see my offenders and their great leader weeping over their wickedness, when all iniquity will be judged and tortured. I am silent about our Divine utterances and about the executions that, according to our teaching, are prepared for the future. Turn to your doctrine and to the horrors of which not only poets, but also philosophers like to discuss; turn to your Pyriphlegethonts, Cocytus, and Acherontes, in whom Tantalus, Titius, and Ixion are tormented for unrighteousness. Julian, the king of this brotherhood, will be numbered among them, and will even precede them, according to our word and definition. He will not languish with thirst, standing up to his neck in the lake; he will not be terrified by the stone, according to the image of the tragedian, hanging over his head and constantly rising and falling; it will not be turned on a rapidly spinning wheel; and the birds will not tear at his liver, which is never exhausted, but always replenished, let it all be the truth, or one fable that hides the truth in fiction. But then we will see how and with what he will be punished, we will see that his torment will be heavier than those described, because punishments and retributions are always proportionate to the crimes.

Such is our gift to you, excellent and wise man (I will say in your own words), for a kick! This we repay you, who were forbidden by your great and wonderful code to learn eloquence. You see that we should not have been silent to the end, that your statutes could not condemn us to eternal silence; but that we also have been given freedom to raise our voices and ease your foolishness. Just as it is impossible by any art to restrain the Nile waterfalls that fall from Ethiopia to Egypt, or to stop the sun's ray, although for a short time it is eclipsed by a cloud; so it is impossible to bind the language of Christians, which denounces your deeds. This is brought to you by Basil and Gregory, opponents and opponents of your plan, as you yourself thought, assuring others, glorifying and encouraging us to greater piety by their threats.

For we are no more faint-hearted than those young men who were watered in the fire, who conquered the beasts by faith, who willingly exposed themselves to danger together with a courageous mother and an even more courageous priest, who showed that faith alone is invincible; no more faint-hearted, of course, than those who showed their intrepidity in your presence, and one of whom (St. Mark of Arethus – ed.), having shamed the mother of your gods and destroyed the altar, was brought to you as a condemned, entered as a conqueror, and, having laughed a lot at your scarlet robe and your words as pretentious and ridiculous, left you with greater boldness than with which one returns from supper and from a bright feast; and the other (St. Eusebius of Samosata — ed.), when the whole body was deeply cut with straps, barely breathing from the wounds, not only did not weaken in the tortures and did not consider the tortures he endured severe, but even noticing that some parts of the body had not yet been subjected to blows, he began to accuse the torturers of inflicting insults on him, because not his whole body was honored, but something was left untormented and unsanctified, and at the same time he pointed to the lower leg, which alone had escaped the iron nails, and demanded that it should not be spared either.

This is therefore a word for you, valued by Christians not lower than the lies and absurdities of Porphyry, which you admire as divine words, and not lower than your own Misogonus or Antiochus. for by both names you inscribe your work. At that time it was made important by your purple and flatterers, who were amazed at everything in you, but now it has become a beard, which everyone drags, tears and ridicules, as well as those who worked on it. In it, as if discussing something important, you are very arrogant that you do not have excessive concern for the body and have never felt indigestion from overeating; but with the intention you keep silent about the fact that you so cruelly persecuted Christians and exterminated this numerous holy people. But what harm is there to society when one person suffers from indigestion or has natural burping? And when such persecution was initiated, and so much disorder was produced; then must not the whole Roman empire have come into a difficult position, as it really turned out to be by experience? We erect a monument to you, which is higher and more glorious than the pillars of Hercules. They were erected in one place and were visible only to those who came there; and this monument, passing from one to another, cannot but be everywhere and known to everyone. And I know for sure that later times will see him rebuking you and your deeds, and also teaching all others not to dare to make such a rebellion against God, lest, by doing as you do, you will receive the same recompense as you.

Homily 6, On Peace, Spoken in the Presence of the Father after the Preceding Silence, on the Occasion of the Reunion of the Monastics

Jealousy resolves my tongue, and I leave the law of man unfulfilled for the spiritual law: I give the word to the world, although before I would never agree to come to the word. For as soon as the members rebelled against us, the great and honorable body of Christ began to be divided and divided, so that our bones almost fell into the jaws of hell (Psalm 140:7), just as the depth of the earth is torn by a plough and scattered over the surface; how soon the evil one, having torn the indestructible, inseparable, and all woven robe (John 19:23), appropriated it entirely to himself, having managed to do through us what he could not do through the crucifiers of Christ; then I decided that I would bridle my mouth (Psalm 38:2) and in other cases the taciturn ones, reasoning that the spiritual order requires first to purify oneself by active wisdom, then to open the mouth of reason, to attract the spirit (Psalm 118:131), and then to pour out the good word (Psalm 44:2) and to preach the wisdom of God, perfect among the perfect (1 Corinthians 2:6). Moreover, as there is a time for every thing, small and great, according to the just and very reasonable saying of Solomon (Ecclesiastes 3:1), so I, no less than anyone else, knew the time to speak and to be silent. Therefore I was dumb and silent (Psalm 38:3), when there was nothing good near me, as if a cloud had run over my heart, hid the ray of the word, and my illness was renewed day and night, everything kindled it in me, everything reminded me of the separation of the brethren: vigils, fasting, prayers, tears, calluses on my knees, beating in my chest, sighs from the depths of my heart, all-night vigil, the transmigration of the mind to God, the quiet weeping in the midst of prayers, which brings to tenderness those who hear, also those who sing, praise, learn day and night in the law of the Lord, bearing in their mouths praises to God (Psalm 149:6). I was reminded of the same thing by these beautiful features and signs of life according to God, these silent preachers — dry and unclean hair, barefoot feet and, like the apostles, wearing nothing dead on them, the cutting of hair corresponding to the same; a garment that humbles pride, a belt beautiful in its unadornedness, picking up a few clothes but not lifting them in the least, a firm gait, an unwandering gaze, a pleasant smile, or rather, only a kind of smile that chastely restrains from immoderate laughter, a word with understanding, silence more precious than the word itself, praise seasoned with salt, not for caressing, but as a guide to the best, reproach more desirable than praise itself, moderation in sorrow and in gaiety, and the dissolution of one another, gentleness combined with courage, and severity with modesty, so that the one does not harm the other, but the one through the other becomes praiseworthy; moderation in fellowship with others, and in avoiding fellowship, fellowship for the edification of others, and avoidance for one's own instruction in the mysteries of the Spirit, fellowship that preserves solitude in the midst of society itself, and avoidance that observes brotherly love and philanthropy in the midst of solitude itself, and what is even more important and higher, riches consisting in poverty, possession in coming, glory in dishonor, strength in weakness, beautiful childbearing is in celibacy, since that which is born according to God is better than that which is born according to the flesh. Finally, there are people who consider it a pleasure for themselves to have no pleasures, who humble themselves for the sake of the heavenly kingdom, who have nothing in the world and stand above the world, who live in the flesh as if outside the flesh, of whom the Lord is a part (Num. 18:20), who are poor for the sake of the kingdom (Matt. 5:3), and who reign in poverty. It was he who by his presence cheered me, constituted my wealth, my best consolation, and by his absence brought me to despondency! That was what constricted and disturbed my soul; That is why I walked, weeping and lamenting! That is why I have rejected the word itself with other pleasures! For the beloved have turned away from me, and have turned their backs to me, and not their faces (Deut. 32:15; Jer. 2:27); the flock became freer (not to say braver) than the pastor; the true grapes, beautifully cleansed by the good husbandman and bearing good fruit in the divine winepress, have turned to bitterness for me (Jeremiah 2:21), my friends and sincere ones have departed from my plague, and my neighbors stand afar off (Psalm 37:12). Out of strong love for God and for Christ, we divided Christ, because of the Truth (John 14:6) we began to lie against one another, for the sake of Love (John 4:8) we learned hatred, because of the Stone (1 Cor. 10:4) we faltered, because of the cornerstone (Eph. 2:20) we scattered, we fought beyond necessity because of the World, we were deposed because of Him who was taken up on the tree, we were subjected to death because of the Buried and Risen One.

So it was before! And why, in the midst of joy, should I renew my displeasure, dwelling on sad events, which I would not only not like to experience, but also to bring to mind, about which it is better not to speak, but to remain silent, hiding in the depths of oblivion the misfortune that has befallen us? Unless someone only reminds us of the sorrowful in order to enlighten us by this example and, as in illnesses, to avoid the causes that have brought us to such a state.

Но теперь, когда ушли от нас болезнь, печаль и воздыхание, когда мы, чтящие Единого, стали едины; мы, чтящие Троицу, так сказать, срослись между собой, стали единодушны и равночестны; мы, чтящие Слово, оставили бессловесность; мы, чтящие Духа, горим ревностно не друг против друга, но заодно друг с другом; мы, чтящие Истину, одно мудрствуем и одно говорим; мы, чтящие Мудрость, стали благоразумны; чтящие Того, Кто — Свет, Путь, Дверь, как во дни благообразные ходим, все идем прямым путем, все внутри двора; чтящие Агнца и Пастыря сделались кроткими и принадлежим уже к тому же стаду и единому пастырю, который пасет стадо не со снарядам глупого пастуха (Зах. 11:16), погубляющего овец своего пастбища и предающего их волкам и стремнинам, но пастыря весьма испытанного и опытного теперь, когда мы, чтящие Пострадавшего за нас, стали сострадательны и готовы облегчать тяготы друг другу, чтящие Главу образуем стройное тело и скрепленное всяким духовным союзом (Еф. 4:16), когда Бог творит все и претворяет в полезнейшее (Амос. 5:8), обратил плач наш в радость и вместо вретища дал нам веселие (Пс. 29:12); тогда и я, вместе с прошедшими скорбями, отлагаю молчание и приношу настоящему времени и вам, или паче Богу, слово, самую приличную благодарственную жертву, дар, который чище злата, дороже многоценных камней, ценнее тканей, святее жертвы подзаконной, святее начатка первородных, угоден Богу больше тельца юного, еще несовершенного по рогам и раздвоенным копытам (Пс. 68:32) и несмышленного, угоден больше курения, больше всесожжения, больше многих тысяч тучных овнов, больше всего, чем Закон, заключающий в себе только начальные основания, держал во власти еще младенчествующего Израиля, преднаписуя в кровавых жертвах будущее жертвоприношение. Это приношу Богу, это посвящаю Ему, что одно и оставил я у себя, чем одним и богат я, потому что от прочего отказался из повиновения заповеди и Духу; все, что я ни имел, променял на драгоценную жемчужину, сделался (или лучше сказать, желаю сделаться тем счастливым купцом, который за малое, несомненно тленное, купил великое и нетленное (Мф. 13:45.46); но удерживаю за собой одно слово, как служитель слова, и добровольно никогда не пренебрегу этого стяжанием, но ценю, люблю его, веселюсь о нем более, нежели о всем том, в совокупности, что радует большую часть людей; делаю его сообщником всей жизни, добрым советником, собеседником и вождем на пути к горнему и усердным сподвижником. И так как презираю все дольнее, то вся моя любовь после Бога обращена к слову или, лучше сказать, к Богу, потому что и слово ведет к Богу, когда оно соединяется с разумением, которым одним Бог истинно приемлется и сохраняется и возрастает в нас. Я назвал мудрость сестрой моей (Притч. 7:4), почтил и объял ее, сколько мне дозволено было, и домогаюсь венка благодати и прекрасного венца (Притч. 4:8.9), то есть даров премудрости и слова, озаряющего ум наш и освещающего наши шествия к Богу. Через слово я обуздываю порывы гнева, им усыпляю иссушающую зависть, им успокаиваю печаль, оковывающую сердце, им уцеломудриваю сластолюбие, им полагаю меру ненависти, но не дружбе (ибо ненависть должно умирять, а дружбе не должно знать пределов). Слово в изобилии делает меня скромным и в бедности великодушным, оно побуждает меня идти с идущим твердо, простирать руку помощи падающему, сострадать немощному и сорадоваться возмогающему. С ним равны для меня и отечество, и чуждая страна, и переселение для меня — не более, как переход с одного чужого места на другое, не мое. Слово для меня разделяет миры, и от одного удаляет, к другому приводит. Оно учит меня не возноситься с оружием правды (2 Кор. 6:7) и в несчастных и прискорбных обстоятельствах со мной любомудрствует, подавая непостыжающую надежду (Рим. 5:5) и облегчая настоящее будущим. Словом и ныне встречаю друзей своих и братьев и предлагаю трапезу словесную и чашу духовную и всегдашнюю, а не такие, какими земная трапеза льстит чреву, которое не может быть исправлено, но уничтожится (1 Кор. 6:13). Долго молчал я, терпел (Ис. 42:14), удерживался; ужели и всегда буду терпеть? Молчание Захарии разрешил родившийся Иоанн (ибо неприлично было молчать отцу гласа, когда глас уже произошел; но как неверие гласу связало язык, так явление гласа должно было разрешить отца, которому и благовествован и родился этот глас и светильник, предтеча Слова и Света), а мне разрешает язык и возвышает глас, как глас трубы, это благодетельное событие, это прекрасное зрелище, какое представляют чада Божии, прежде расточенные, а ныне собранные воедино, покоящиеся под одними и теми же крылами, в единомыслии идущие в дом Божий и соединенные между собой единым союзом добродетели и Духа. Я не могу молчать, когда уже не восстаем друг на друга (до того наш ум уловлен был лукавым, или терпел от него насилие, или застрелен был им во тьме (Пс. 10:2), им же наведенной, или как иначе это выразить, что мы радовались несчастьям друг друга, не думая о том, что взаимное несогласие причиняет вред всему телу). Не могу молчать, когда Иуда и Израиль поставляют себе одну главу (Ос. 1:11), Иерусалим и Самария собираются к единому горнему Иерусалиму, и мы стали уже не Павловы, Аполлосовы и Кифины (из–за чего и против чего и происходили горделивые прения), новее — Христовы (1 Кор. 1:12).

Но поскольку вы овладели теперь и мной и словом не без насилия, но не поневоле, а по любви, то буду вещать (хотя едва могу), потому что вы так повелеваете, и произнесу слова благодарения и вразумления.

Благодарение мое таково: Кто изречет могущество Господа? Кто во услышание всех возвестит все хвалы (Пс. 105:2)? Теперь оба едина, и средостение ограды разорено (Еф. 2:14). Ты сделал, что мы перестали быть притчею во языцех, предметом покивания головы между иноплеменниками (Пс. 43:15). Ты дал нам столько потерпеть зла, сколько нужно было, чтобы во время разделения познали мы благо мира, и, поразив скорбью, опять восстановил нас. Чудное врачевание! Ты враждой научил миру скоро возненавидевших вражду; противным устроил противное, и столько разлучил вас, что мы тем с большей охотой устремились друг к другу: подобно как ветви растений, насильно разведенные и потом оставленные на свободе, опять стремятся одна к другой, принимая прежнее естественное положение, и показывают в себе то свойство, что насилием можно их нагнуть, а не исправить. Рука уже не презирает ока, и око — руки; глава не восстает против ног, и ноги не чуждаются главы(1 Кор. 12:21) и не вредят или, лучше сказать, не терпят вреда от беспорядка и безначалия, от которого и во всем происходит замешательство и разрушение, но все члены, по естественному чину и закону, которым все между собой соединено и сохраняется, равно заботятся друг о друге, — и мы составляем теперь одно тело и один дух, как и призваны к одной надежде вашего звания (Еф. 4:4). Посему будут прославлять Тебя народы сильные (Ис. 25:3), став богатыми из убогих. Ты явил нам милость Свою (Пс. 30:22), и к древним сказаниям присоединяется нечто новое. А когда же умножился грех, стала преизобиловать благодать (Рим. 5:20). Бросив зерно, получил я колос; оплакивая потерю овец, приобрел пастырей и верно знаю, что приобрету еще наилучшего из пастырей [65], хотя он, по некоторым духовным причинам и медлит принять паству. Этому пастырю уже вверены и благодать Духа, и таланты для употребления, и попечение о стаде; он помазан помазанием святыни и совершения, но мудрость еще удерживает его от начальства, и он до времени держит свечу под сосудом, но вскоре поставит ее на подсвечник, светить всякой душе в Церкви (Мф. 5:15) и быть светом стезям нашим (Пс. 118:104). Он теперь обозревает еще дебри, горы и потоки и приготовляет сети волкам — хищникам душ, дабы во время благопотребно принять жезл и пасти словесное стадо, вместе с Истинным Пастырем, вселяясь на злачные места, среди вечно зеленеющих словес Божиих, и питая водами тихими, то есть Духом (Пс. 22:2). На это мы надеемся и об этом молимся.

Но мне уже время присовокупить к благодарению и увещание, которое предложу также, сколько можно, короче, потому что вы большей частью вразумлены уже самими событиями, и для наученных опытом не нужны продолжительные поучения.

Во–первых, не надлежало нам, братия, разделяться и тем губить свое древнее достоинство и украшение, по которому наше малое стадо, хотя и нельзя ставить его наряду с многочисленными паствами, однако же равнял я с самыми великими и обширными, даже предпочитал некоторым по силе Духа. Так было прежде: каждая паства имела свое меньшее или большее украшение; отличительным свойством нашей паствы была непоколебимость и безмятежие, а поэтому часто называли ее ковчегом Ноевым за то, что одна спасалась от всемирного потопа и хранит в себе семена благочестия. Даже когда обличилось, что и мы люди, когда мы не избегли совершенно зависти лукавого, не устояли против болезни, все заражающей, но понесли свою долю в общем несчастье и не соблюли до конца прекрасного и отеческого наследия, то есть блага единомыслия: и в этом случае имели мы немалое преимущество перед другими (если только, уповая на Христа, можно нам похвалиться чем–нибудь и при самой вражде нашей), — то преимущество, что последние подверглись злу и первые исправились. Впасть в болезнь есть удел общей природы и немощи человеческой, которая на всех простирается, и на самых крепких по телу и духу, но восстать от болезни и возвратиться друг к другу есть дело рассуждения и благодати, которая прекрасно и справедливо вознаградила вас, даже лучше, нежели как мы желали и другие надеялись. Ибо тех, которые были поставлены главами [66] отделившихся, как поставленных ради благочестия и в пособие страждущему Православию, мы приняли с любовью и обходились не как с врагами, но как с братьями, обнялись с теми, которые возмутились против нас не надолго за отеческое наследие, впрочем, возмутились братски, а не злонамеренно. Вражду их мы не похвалили, но ревность одобрили, ибо несогласие за благочестие гораздо лучше согласия по какой–нибудь страсти. Таким образом, саму потерю обратили мы себе в приобретение, покрыв любовью умышленное ими против нас, и в том одном изменив порядок, что не благодать последовала за избранием, но избрание за благодатью и что для сообщения ее воспользовались мы чуждым рукоположением, будучи несколько упреждены Духом. А вы, оставив подозрение против письмени [67], обратились к духу и хотя не одобрили простоты при ясности речений, однако же не подозревали нечестия; зная, что у нас так же тверда и непоколебима Троица, как в естестве Своем, и что отсечь или отчуждать что–нибудь от Трех для нас значит то же, что отсечь все, и нагло восстать против всего Божества. В этом мы, даже во время самого разделения, иногда и перед известными людьми защищали друг друга. А это служит самым сильным доказательством, что истина не побуждается и временем и что вражда не погасила в нас совершенно искры любви. При самом раздоре сохранялось в нас важнейшее, то есть единомыслие и уверенность, что мы не колеблемся в истине и не противоречим ей, но запечатлены тем же характером веры и первого упования нашего. Ибо людей, искренно чтущих Бога, ничто не может так сильно побудить к единомыслию, как согласие в учении о Боге, и ничто так не располагает к раздору, как несогласие в этом учении. Человек самый скромный в других случаях становится самым пламенным, кроткий — храбрым (Иоил. 3:11), когда видит, что через свое равнодушие он лишается Бога, или, лучше сказать, своим падением причиняет ущерб Богу, Который нас почитает Своим богатством и обогащает.