Только представьте себе: перед запуском очередного космического корабля собираются все техники, механики, программисты ЦУПа, наконец, сами космонавты во главе с Главным жрецом, простите с Главным конструктором, бухаются на колени и начинают радение. «О великий закон всемирного тяготения! Позволь нам недостойнейшим твоего внимания немножечко нарушить тебя! Заклинаем тебя памятью великого Ньютона, открывшего тебя миру! А ежели ты разгневаешься, то Главный Конструктор премии в твою честь лишиться!»101.

Идиотизм…

Так кого же умоляют дачники-анастасийцы, если там нет никого, с кем можно было бы поговорить?

Какие еще идеи наш анастасийский вакуум заполняет?

Еще и сатанизм, как оказывается…

«Понимаешь, я посчитала, что катастрофы происходят не только по вине не воспринимающих Истину (читай – людей. А.И.), но и от недостаточного эффективного способа донесения его»157

Вот мы и увидели прямое обвинение Бога в нашей греховности. До такого даже Адам и Ева не додумались, когда нарушили первую заповедь и скушали яблоко. Они то друг на друга вину сваливали, то на змея.

А тут Анастасия «посчитала», что Бог не прав. Ну, не придумал Всеведущий способа. А она придумала.

Вот он – новый бунт против Бога. Тут даже не «будете как боги» (Бытие. 3 – 5). Тут – «буду выше Бога!»

Тут даже слово вакуум не спасает. Ибо, вакуум не может придумывать способ донесения истины.

На мой взгляд, Анастасия общалась, конечно, не с Богом. «Никто не может сказать, какой у Него голос. Его ответ как бы рождается, ну в форме открытия, собственной вдруг возникшей мысли»158.

То есть сама с собой разговаривала. И сама себе придумала ответы на тему спасения человечества.

Первый ответ: нужно найти способ позволяющий узнать и «ощутить удовольствия иные»159. Какие именно – не уточняется. Но подразумевается, что люди должны бросить все и бежать за этими удовольствиями.

Второй ответ: Соединить противоположности. «Ну вот, например, когда две противоположности человеческого мышления при комментированности Аватамсаку слились в новое динамическое единство. В результате сформировалась философия Хуаянь и Кэгом, воплощая в себе большее совершенство элементов мировоззрения, параллели к моделям и теориям, как в вашей современной физике»160

Эту фразу анастасийцы обходят стороной.

Не мудрено. Эту фразу из них мало кто понимает. Я пробовал. Записал на листочек и спрашивал своих знакомых анастасийцев – о чем это? Большинство пожимали плечами и говорили: «Это что-то из области то ли японской, то ли китайской философии».

По своему обыкновению, Мегре привирает. Или путает. Или попросту ворует идеи.

Откроем книгу Фритьофа Капры «Дао физики», главу 6 «Буддизм». Книгу, весьма почитаемую нью-эйджерами и прочими эзотериками.

«Философия буддизма достигла расцвета в учении школы Аватамсака, которая опирается на сутру того же названия. Эта сутра считается душой буддизма Махаяны, и Д. Т. Судзуки говорит о ней с вдохновением и благоговением: «Что касается «Аватамсака-сутры», то она является обобщением философии, морали и знаний буддизма. На мой взгляд, величие рассуждений, глубина чувств и масштабность композиции, явившиеся в этой сутре, не встречаются более ни в одной из церковных литератур мира. Жизнь бьет ключом в этой сутре, и ни один религиозно настроенный человек не может расстаться с ней, испытывая жажду или утолив ее лишь наполовину»102.

Именно эта сутра послужила основным источником вдохновения для китайских и японских мыслителей, когда буддизм Махаяны получил распространение по всей Азии. Контраст между китайцами и японцами, с одной стороны, и индийцами-с другой настолько значителен, что даже утверждают, что они представляют собой две противоположности человеческого мышления. Первые практичны, прагматичны и настроены на мысли об общественном, вторые обладают богатым воображением, склонны к метафизике и к сверхъестественному. Когда мыслители Японии и Китая начали переводить и комментировать «Аватамсаку» - одно из величайших произведений индийского религиозного гения, две противоположности слились и организовали новое динамическое единство. В результате сформировалась философия китайской школы

Хуаянь и японской школы Кэгон, которые, по словам Судзуки, воплощают в себе «верх совершенства буддийской философии, история которой на Дальнем Востоке исчисляется двумя последними тысячелетиями»