Puzakov is also an expert in the lives of the saints of God: it turns out that St. Sergius of Radonezh and St. Seraphim of Sarov, while in the forest, "after a short period of time comprehended wisdom" (1, p. 35). In our time, it is very important to set a tight deadline, who wants to wait! As a result, at the place of hermitage, St. They erected a monastery of St. Seraphim... Truly news for all Orthodox, no one knew this! Further, Puzakov laments that it is not written anywhere what happened in the forest with the hermits. The poor man searched and found nothing. Meanwhile, from the lives of the monks we know for certain that they dwelt in prayer and fasting, often being subjected to temptations and attacks from demons. But the mention of forest evil spirits does not fit with Puzakov's concept, it would be more suitable for him if our saints hugged trees from morning to evening, feeding on cosmic energy from them. The author deliberately mystifies the pitiful information about the Orthodox tradition that he possesses. "Anastasia" told him that in the manuscripts kept in a certain monastery, one could read about how two monks learned to manage an apiary like no one else. The deception is designed to make the unchurched reader think that Anastasia is directly connected with Orthodoxy, even if she knows some of its secrets. Puzakov does not know that the light of Christ enlightens everyone, not hiding in corners together with the Roerichians and other occult rabble. In addition, any more or less curious reader will find information about the "secret beekeepers" in the lives of Sts. Zosima and Sabbatius of Solovetsky or in other easily accessible sources.5

Curtseys to Christianity are soon replaced first by detachment, and then by hostility. The concept of "Anastasia" is based on the hackneyed Roerich premise that all religions are equal and contain particles of truth. At the head of each teaching were the "enlightened". Their succession seems terribly absurd to a person who is almost ignorant of the history of religion, and to a Christian or a Muslim, even insulting. In one row, Puzakov lists the Slavic "cattle god" Veles, the characters of the Indian epic Mahabharata and Ramayana – Krishna and Rama, the three-faced and horned Shiva of Hindu mythology, Jesus Christ, Allah (apparently having no idea that this word in Islam denotes God, the Creator of the world, who has never incarnated) and Buddha (1, p. 62). In another place in the text, there is also the following pearl: "And what does she know, the knowledge of the lamas of the East, the wisdom of Buddha and Christ, Yoga? "He knows" (1, p. 359). Have fun, Anastasians! Your goddess has learned the knowledge of Yogi himself, and has also comprehended the wisdom of the lamas, which seems to be different from the wisdom of the Buddha whom they worship, for otherwise there is no need to mention them separately? Yes, it is clear why: after all, Roerich wrote that all the secrets are with the lamas in Tibet. Everything mysterious sells well. Anastasia says: "I haven't read about them, I just know what they said, what they thought, what they wanted" (ibid.). Puzakov has not read it either, and besides, he does not know...

Последователи «анастасийщины», коих немало, в сходно малограмотном стиле упражняются в культурологии и религиоведении. Некий «член-корреспондент» заведения, скрывающегося за аббревиатурой «МАИ», К. И. Шилин, пишет, что «Анастасия является совершенным человеком, подобным Богу». Он также приравнивает ее к таким буддийским божествам (почему-то премудрый Шилин считает буддизм «женским» типом культуры (так в тексте. — Авт.)), как Каннон (японское имя бодхисаттвы Авалокитешвары, богини милосердия), Тара (наиболее популярна в ламаизме, является женским проявлением Авалокитешвары) и Майтрейя, будда грядущего, вообще не имеющий женского облика (1, с. 188). Цитируя этот «поток сознания», Пузаков не сомневается, что наивный читатель примет скудоумие за высокое откровение. Соблюден главный принцип: вали в кучу непонятные слова, — не ошибешься. Например, мы по ходу рассуждений «академика» А. Е. Акимова (его цитирует Пузаков) о том, что вселенский разум можно уподобить ЭВМ, узнаем, что «Шунята (так в тексте. — Авт.) древней ведической литературы как раз и есть суперсовременная вычислительная машина» (1, с. 191). И никому не должно, по мысли автора, быть дела до того, что в ведах нет ни слова о шуньяте, что это понятие буддийской философии, обозначающее бессущностность, ничтожность, пустотность всех явлений, что сама идея шуньяты резко критиковалась индуистскими философами.

Мы заметили, что Пузаков вообще любит веды, а заодно и санскрит. Ему кажется, что именно оттуда он и получит нужную поддержку своему «проекту». Тем паче что сходных позиций держатся и другие отечественные неоязычники. Конечно, времени и интеллектуальных возможностей читать веды нет, приходится обходиться научно-популярной литературой. Нередко происходят конфузы. Например, Анастасия поучает: «За каждой буквой на санскрите, — фразы, слова. В них тоже буквы, дальше много слов, так бесконечность скрыта в каждой букве» (1, с. 253). Знал бы бедный Пузаков, что проповедует Каббалу, может, и бросил бы писать?

Устами Анастасии дается и концептуальное объяснение ее беспорядочных речений на тему о религиях: «В каждом человеке изначально заложена абсолютно вся (подчеркнуто нами. — Авт.) информация», в том числе и об «учениях мудрецов Запада и Востока, Индии и Тибета» (1, с. 317). Иными словами, в каждой личности в латентной форме не только хранится православное вероучение, но обретаются и даосизм, и шаманизм, и зороастризм и проч. А если кто скажет, что это бред, тот просто заблуждается и не знает всей правды. Ловко. Хотелось бы только спросить того же Пузакова: если в нем самом сокрыта вся информация, скажем, о христианстве, то почему же он что ни слово, то врет?

Как уже отмечалось, отношение Пузакова к христианству менялось по мере распространения его писаний. Первоначально он пытался обмануть читателей, намекая, что его поддерживают «руководители духовных конфессий» (1, с. 187). Хотелось бы походя спросить, что такое «недуховные» конфессии, если само слово «конфессия» обозначает «вероисповедание». Возможно, Пузаков действительно в двадцатипятилетнем возрасте посетил Свято-Троицкую Сергиеву Лавру и встречался с самим благочинным монастыря архимандритом Феодоритом (Воробьевым), который провел в монастыре 17 лет вплоть до 1970 г., а скончался в 1973 г.6 (4, с. 141). Наш «писатель» присочинил такие детали, как особое внимание к нему приснопоминаемого о. Феодорита, которому Пузаков приписывает следующие слова: «Ты покажешь им...» (1, с. 316) — как можно догадаться... «Анастасиюшку».

Манипуляции памятью архимандрита не мешают автору постепенно наращивать нападки на Православную Церковь, которая, по его словам, в отличие от Анастасии «молчит». Начинают звучать и знакомые обновленческие мотивы вроде: «В церковь на службу придешь — она на языке, который не понимают. И тогда идут люди толпами, деньги платят, чтобы послушать на понятном языке говорящих проповедников» (1, с. 323). Интересно, где Пузаков (заядлый посетитель монастырей) видел православных священников, читающих проповеди на церковно-славянском языке?

Оказывается, святые равноапостольные Кирилл и Мефодий «по приказу» ввели новую письменность, чтобы лишить славян «знаний о первоистоках», «чтобы жрецам (sic! —Авт.) иным народы подчинялись» (3, с. 10). Мы-то, наивные, полагали, что Православие дало начало отечественной культуре. А Пузакову все известно точнее: «ушел язык, и с ним ушла культура» (3. с. 11).

Дальше — больше. О православных паломниках, отправляющихся в Святую Землю, читаем: «А россияне едут за тридевять земель, чужим богам поклоняться» (1, с. 401). Между тем им следует вместе с Пузаковым возрождать доморощенное неоязычество и поклоняться камням в Геленджике. Завершается разделение на своих и чужих богов, своих и чужих жрецов. Охота Пузакову стать вселенским «анастасийским» патриархом.

Языческая тема звучит крещендо в конце книги «Звенящие кедры России», где помещены стишата поклонников «Анастасиюшки». Некий «целитель» Н. Кузнецов пишет про Россию, что «до христианской быть отныне тебе судьбою суждено» (нами сохранена орфография. —Авт.) (1, с. 402). Другой сочинитель, Я. И. Колтунов, еще более откровенен: «к родным богам чтоб Русь вернуть», пишет он (1, с. 413). Далее по тексту Анастасия называется «России Божиим Храмом», а дерево кедр — «Богом-спасителем» (там же). Вот еще вирши: «Природа — наша Матушка, а Господь — наш Батюшка», под Господом понимается славянский Род (2, с. 184-185).

Пузакову со временем приходит мысль отказаться от попыток паразитировать на какой-либо конкретной религии. Он начинает приписывать своим собственным писаниям сверхъестественные свойства, способствующие образованию религиозного сообщества. Проще говоря, секты. Он настаивает на том, что чудесное воздействие его книг на читателей ведет к неконтролируемому процессу объединения «анастасийцев». Некие ученые якобы написали в своем докладе: «Создается впечатление, что в среде живущего на земле сообщества людей начинает происходить реакция, которую мы не в состоянии контролировать, а следовательно, остановить. Основным фактом, подтверждающим ее существование (Анастасии. — Авт.), служит психологическая реакция соприкоснувшихся с книгой людей... данный образ по своему психологическому воздействию превосходит на несколько порядков все, ранее известные, включая классические и библейские» (2, с. 92). Наконец все встало на свои места: «Анастасиюшка» должна заменить христианского Бога, а следовательно, слюнявые заигрывания с «конфессиями» уже ни к чему. И Пузаков меняет акценты. Церкви объявляется война: «Посредников Отец не знает» (2, с. 210).

Тем более, что возникает необходимость защищаться. В конце книги «Пространство любви» говорится, что «самая маленькая часть начинает распространять слухи, что Анастасия — это очередная секта. Их мнение вызывает у нас улыбки духовной бедности данных людей» (2, с. 182). Ответ, кстати совершенно сектантский: зачем опровергать по существу, лучше обвинить оппонентов в слепоте. Хотя озабоченность сохраняется и в дальнейшем. В четвертом томе Пузаков с сожалением отмечает, что «конфессии» пишут об Анастасии критические статьи в «духовных изданиях», но не решается полемизировать (3, с. 382).

Вроде бы отважившись на разрыв, горе-писатель иногда вновь обращается к авторитету «руководителей духовных конфессий», которые якобы называют Анастасию «высокой сущностью, самодовлеющей субстанцией» (2, с. 202). Вот бы знать, кто такую чушь сказал! Совершенно очевидно, что, рассчитывая на массовый рынок, нельзя полностью обратиться в язычество. Поэтому Пузаков наивно пытается внести разделение в церковные ряды: простые сельские православные священники, мол, за него, да другие, высокопоставленные — против. Неожиданная поддержка приходит к Пузакову от папы римского, который, с точки зрения «Анастасиюшки», сказал о Боге новые слова (цитат и сносок, как водится, не найдешь). Вообще же ожидается, что секта вскоре найдет союзника в лице «православного патриарха» (Господи, прости!) (3, с. 274-276).