Перевод - всегда очень трудная задача. Основная его цель - передача смысла, или того, что теперь принято называть английским словом message (послания, вести). Но при этом перед совестливым переводчиком стоит также задача максимально точно передать букву, а иногда и стилистическую форму переводимого текста. Переводческая техника изменялась, развивалась на протяжении столетий. В одних переводах преобладал буквализм (так называемые "кальки"), в других - отступление от буквы ради более понятной передачи смысла. Переводы одного и того же текста при разных задачах переводчика могут разительно отличаться друг от друга. Возьмём для примера простейшее английское предложение: "How do you do?". Сделаем перевод этого предложения на русский язык, тщательно сохраняя его букву ("калька"). Получим очень странное высказывание: "Как делаете вы делать?". Здесь буква сохранилась, но смысл полностью утрачен. Теперь переведём то же предложение "по смыслу": "Здравствуйте!". Здесь точно передан смысл приветствия, но утрачена его буква. Разумеется, этот пример подобран специально, чтобы продемонстрировать проблему. Но в той или иной степени любой из наличных переводов с этой проблемой сталкивается и вынужден жертвовать либо смыслом, либо буквой. Найти баланс бывает чрезвычайно трудно, особенно тогда, когда в национальной языковой культуре глубоко укоренились термины и целые тексты в их древнем переводе. Так, например, Синодальный перевод Писания на русский язык, при всех своих достоинствах, ради сохранения традиции часто использует слова из церковно-славянского перевода Библии. Однако в наши дни это иногда вводит читателя в заблуждение, ибо, сохраняя форму, знакомые всем и каждому слова с течением времени изменили свой смысл. За знакомой старой маской может скрываться совсем иное понятие, и такие "понятные" слова становятся словами-"предателями".

Возьмём наугад простейший пример. В Послании к Римлянам апостол Павел упрекает иудеев в том, что некоторые из них нарушают заповеди Закона Моисея: "Как же ты, уча другого, не учишь себя самого? Проповедуя не красть, крадешь? говоря: "не прелюбодействуй", прелюбодействуешь? гнушаясь идолов, святотатствуешь?" (Рим 2,21-22). С кражей и прелюбодеянием - всё понятно. Но что касается "святотатства", то для современного человека, знающего русский язык, абсолютно непонятен смысл последнего упрёка апостола: "гнушаясь идолов, святотатствуешь". Какое отношение имеет "святотатство", то есть (в современном русском языке) богохульство, оскорбление Бога или святыни, к неприятию "идолов", то есть кумиров, изображений языческих богов? Абсолютно непонятно! Но всё встаёт на свои места, когда мы узнаём, что "святотатствовать" буквально означает вовсе не "богохульствовать". Это точная калька с греческого слова, означающего "грабить в храме" или "красть священные предметы" (речь, конечно, идёт о языческих храмах и языческих святынях). По Закону иудеи не имели права даже прикасаться к предметам языческого культа ("идолам"), но некоторые из них не стеснялись торговать украденными в языческих храмах предметами, а может быть, даже сами участвовали в ограблении языческих капищ. Апостол упрекает таковых в лицемерии и неправедности. В этом интересном случае поучительным является то, что в церковно-славянском переводе, несмотря на его архаичность, текст более понятен по смыслу: "гнушаяся идолъ, святая крадеши" ("святая" - священные предметы). Но синодальные переводчики принципиально использовали такое слово, которое, как им казалось, понятно и в то же время подчёркнуто архаично, или, с их точки зрения, "традиционно" (тать - вор, грабитель; татьба - кража, воровство). Похожих примеров можно привести великое множество.

Культурные традиции

Однако эта переводческая трудность - не самая большая и довольно легко преодолимая. Серьёзнее более принципиальные переводческие проблемы не столько лингвистического, сколько культурологического характера. На самой поверхности лежит трудность перевода слов, обозначающих непонятные жизненные реалии, особенно тогда, когда эти реалии имеют принципиальное значение. В самом деле, каково было христианским миссионерам прежних веков, трудившихся где-нибудь на Аляске или в Гренландии, переводить для живущих во льдах и тундре туземцев прошение молитвы "Отче наш" о "насущном хлебе"?! Ни эскимосы, ни алеуты, ни чукчи никакого хлеба тогда не знали и не видели. То, что для нас наполнено глубоким смыслом, что является символом жизни - хлеб - для них было пустым звуком, чем-то лишенным всякого смысла. И какой находчивостью и дерзанием надо было обладать переводчику, чтобы понятие "хлеб" заменить каким-то иным понятием, адекватным ему по жизненному смыслу?! Скажем, понятием "рыба". Ведь рыбой, а не хлебом жили эти северные народы. Но и такие трудности перевода, при известной свободе и смелости переводчика, тоже довольно легко преодолимы.

Значительно труднее обстоит дело при толковании не житейских реалий, но сложившейся терминологии в религиозном, богословском, литургическом, философском, научном языках. Едва ли не в каждой строчке библейского текста мы находим "простые" слова, семантика которых в соответствующем религиозном контексте была не столь уж проста. Привнесенный долгой традицией новый смысл превратил эти слова в специфические термины. И при переводе это необходимо по возможности учитывать. Писать историю с чистого листа опасно. Так, например, не только непривычно, но и ложно переводить baptisma не как "крещение", а как "омовение" или даже "погружение". Погружать можно что угодно и куда угодно. Но в религиозном языке это слово означало вполне определенное священнодействие, которое по-русски передается только словом "крещение". Столь же странно читать перевод слова makarioi как "счастливы", а не "блаженны" и т.д. и т.д. Оправданием нетрадиционного, нетерминологического перевода не может быть ссылка на непонятность традиции для человека со стороны. Мало ведь кто понимает, скажем, атомную физику, но сложившаяся традиция не позволяет нам переводить atomos как "неделимый", а elektron как "янтарь". Впрочем, непонятность многих церковных и библейских терминов явно преувеличена.

И всё же: культурные традиции подчас бывают столь различны! В самом деле, что общего, условно говоря, было у "Афин и Иерусалима" в III веке до РХ, в то время, когда создавался греческий перевод Библии? Непреодолимая понятийная и терминологическая пропасть, казалось, разделяла две столь непохожие друг на друга культуры. Каким вдохновением должны были обладать легендарные "70 толковников", чтобы пересадить десятки понятий, обретших свою словесную форму в еврейской Библии, на почву греческой языковой культуры, чрезвычайно развитой, но и чрезвычайно чуждой! Разумеется, успех перевода был обусловлен вдохновением Святого Духа, не иначе. Но, как Слово Божие, второе Лицо Пресвятой Троицы, в Своём воплощении и вочеловечении приняло на Себя все человеческие немощи, так - по аналогии - можно утверждать, что и Слово Божие, воплощённое в человеческом Писании, в букве, не избежало немощей переводческого искусства.

Далеко ли ходить за примерами? Возьмём одно (только одно) из важнейших понятий ветхозаветной религии "цедака", которое в греческой Библии передаётся словом dikaiosyne (справедливость) и, соответственно, в русском Синодальном переводе - привычным словом "правда" (или "праведность"). Сколько богословских проблем было связано с этим понятием! И вызваны были эти проблемы условностью, неадекватностью греческого перевода с еврейского языка. "Справедливость" (соответственно, латинское "justitia", славянское "правда", или немецкое "Gerechtigkeit") - юридическое понятие. "Праведный Бог" -  высший праведный Судия, поступающий "по справедливости". То же можно сказать и о "праведном человеке". Но ведь за этими переводами в еврейской Библии стоит совсем, совсем иное понятие. Соответствующее еврейское слово «цедака», тысячекратно повторяющееся в Писании, отнюдь не является юридическим термином, обозначающим "справедливость". Скорее оно означает верность: верность взятым на себя обязательствам, верность своему слову, верность и надёжность в союзе, в договоре, в Завете1. Но это ведь совсем не то же самое, что законническая справедливость! Однако таков привычный перевод - "правда", то есть справедливость. А в современном русском языке к этой проблеме добавляется ещё одна, связанная с тем, что слово "правда" стало синонимом слова "истина", и это ещё больше запутывает дело. И вот из-за этого греческого перевода dikaiosyne (justitia, правда) возникло целое направление в богословии, так называемая "юридическая теория спасения", которая господствовала на Западе и на Востоке на протяжении нескольких столетий. Принципиальный перелом в уразумении понятия "правды", "праведности" наступил лишь благодаря научно-критическим исследованиям в экзегетике в последние 100-150 лет. Но привычное слово осталось практически во всех переводах, требуя разъясняющего комментария, который, как правило, отсутствует. И таких слов, которые "предательски" кажутся знакомыми, родными, не требующими пояснений, но которые, тем не менее, не отражают смысл оригинала или отражают его искажённо, - таких слов в Библии очень много. Среди них самые "понятные": надежда, терпение, мир, тело, душа, скорбь, спасение и т.д. и т.д.

"Научите все народы"

Перевод Священного Писания, которое можно и следует понимать как ценнейшее свидетельство о Боге, о Спасителе, об искуплении и спасении, - дело безусловно необходимое хотя бы в силу последней заповеди Господа Иисуса Христа: "Идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святаго Духа, уча их соблюдать всё, что Я повелел вам; и се, Я с вами во все дни до скончания века" (Мф. 28,19-20). Научение тому, что повелел Спаситель требует переводов на все языки мира. Поскольку же языки постоянно находятся в движении, в изменении, постольку и процессу перевода нет и не может быть конца вплоть до конца века сего. Об этой оправданной и благословенной переводческой деятельности свидетельствует уже тот факт, что до нас не дошло практически никаких "повелений" нашего Господа на Его родном языке. Евангелия содержат только переводы слов Спасителя на греческий язык. Соответственно, "все народы" могут получать эти слова не их первоисточника и даже не из вторых рук, а в лучшем случае из третьих рук, то есть переводы перевода. Это возлагает на переводчиков Писания предельную ответственность.

Да, рассуждая отвлечённо, мы должны признать необходимость всё новых и новых переводов. Канонизация того или иного перевода, как показывает история, и как диктует здравый смысл, - дело невозможное. Но, когда мы соприкасаемся с реальной жизнью Церкви, мы вынуждены также признать, что растущее число переводов Священного Писания, особенно в пределах одного и того же национального языка, способно привести к смущению и растерянности. Действительно, для простого человека, далёкого от научной экзегетики с её открытиями, гипотезами и дискуссиями, представляется невозможным решить, какой перевод Писания более адекватно отражает смысл оригинального текста. Да и сами переводчики часто - увы! - далеки от понимания того, что они переводят. И нет никакой возможности поставить пределы переводческому произволу. В свете вышесказанного невольно появляется пессимистическая оценка роли буквы, роли Священного Писания в дальнейшем живом Предании Церкви. Хочется верить, что этот пессимизм преувеличен. Но вот на что в связи с этими размышлениями следует обратить внимание: Когда Господь Иисус Христос вышел на публичную проповедь, Он возвестил не Евангелие от Матфея или Иоанна, а совсем просто звучавшее Евангелие Царствия Божия: "Исполнилось время и приблизилось Царствие Божие: покайтесь и веруйте в (это) Евангелие" (Мк. 1,15). И несколько позже апостол Павел убеждал коринфян, что он благовествует "не в премудрости слова, чтобы не упразднить креста Христова" (1 Кор. 1,17). "Я приходил к вам, братия, … возвещать вам свидетельство Божие не в превосходстве слова или мудрости, ибо я рассудил быть у вас незнающим ничего, кроме Иисуса Христа, и притом распятого, … чтобы вера ваша утверждалась не на мудрости человеческой, но на силе Божией" (1 Кор. 2,1-5). Церковь Христова зиждется на прочном основании: "Никто не может положить другого основания, кроме положенного, которое есть Иисус Христос" (1 Кор. 3,11). Царствие Божие, близкое нам в Иисусе Христе - распятом и воскресшем - вот, собственно, суть Евангелия, возвещённого Спасителем и Его апостолами. Весть об этом (керигма) проста в своём словесном выражении, не требует чрезмерных переводческих усилий. Она несёт в себе силу действия Святого Духа, пробуждающего и укрепляющего веру. Не буква Писания, но Божественная Благая Весть, расслышанная за буквой Писания, - вот то основное, что должно распространяться и действовать среди всех народов до скончания века. И, надо полагать, смущающее многообразие переводов не станет препятствием для той спасительной Вести, которая силою Святого Духа пробьет себе дорогу сквозь все наличествующие и будущие переводы Писания.