Камо грядеши
— Не лги, старик, ты же сегодня был с Виницием в Остриане и возле наших ворот.
— Ах, — сказал Хилон, — так это ваш дом за Тибром? Я в Риме недавно и еще хорошенько не знаю, как называются разные части города. Ты прав, друг! Я был возле ваших ворот и во имя добродетели заклинал Виниция не входить. Был я и в Остриане, а знаешь, зачем? Я, видишь ли, с некоторых пор тружусь над тем, чтобы обратить Виниция, и повел его послушать старшего из апостолов. Да прольется свет в его душу и в твою! Ведь ты христианин и, разумеется, хочешь, чтобы истина победила ложь?
— Да, конечно, — кротко согласился Урс.
Тут Хилон совершенно осмелел.
— Виниций — очень важный господин, — сказал он, — и друг императора. Бывает, что он поддается наущениям злого духа, но если бы хоть волос упал с его головы, император отомстил бы всем христианам.
— Нас хранит высшая сила.
— Справедливо, справедливо! Но как вы намерены поступить с Виницием? — снова встревожась, спросил Хилон.
— Не знаю. Христос велит быть милосердными.
— Это ты превосходно сказал. Всегда об этом помни, не то будешь жариться в аду, как колбаса на сковородке.
Урс вздохнул, и Хилон подумал, что с этим столь опасным при первом порыве человеком он всегда сумеет сделать, что захочет.
Сейчас он желал узнать, что же все-таки произошло при похищении Лигии, и строгим голосом судьи стал спрашивать:
— Что вы сделали с Кротоном? Говори правду, не лги.
Урс снова вздохнул.
— Виниций тебе скажет.
— Это означает, что ты пырнул его ножом или убил палкой?
— Я был без оружия.
Грек не мог скрыть изумления нечеловеческой силой варвара.
— А чтоб тебя Плутон!.. То есть, я хотел сказать, чтоб Христос тебя простил!
Некоторое время они шли молча, затем Хилон сказал:
— Я тебя не предам, но ты все же берегись стражей.
— Я боюсь Христа, а не стражей.
— И это справедливо. Нет более тяжкого греха, чем убийство. Я буду молиться за тебя, но не знаю, сумеет ли даже моя молитва чего-нибудь достичь, — разве что ты дашь обет, что никогда в жизни никого пальцем не тронешь.
— Я и так убил неумышленно, — ответил Урс.
Однако Хилон, желая на всякий случай обезопасить себя, не переставал толковать Урсу о грехе убийства и убеждать его принести клятву. Спрашивал и о Виниции, но лигиец на его вопросы отвечал неохотно, твердя одно: он, мол, услышит из уст самого Виниция то, что ему следует слышать. Так, беседуя, они в конце концов одолели долгий путь от дома грека до квартала за Тибром и оказались у того самого дома. Сердце Хилона опять тревожно забилось. Со страху ему почудилось, будто Урс бросает на него какие-то алчные взгляды. «Невелико утешение, — думал грек, — если он убьет меня неумышленно, и в любом случае я желал бы, чтобы его разбил паралич, а с ним вместе всех лигийцев, о чем и прошу тебя, Зевс!» С этой мыслью он все плотнее укутывался в свою галльскую хламиду, приговаривая, что боится холода. Наконец, когда они, пройдя по прихожей и по первому двору, оказались в коридоре, который вел в сад при домике, грек внезапно остановился.
— Позволь мне перевести дух, — сказал он, — иначе я не смогу беседовать с Виницием и давать ему спасительные советы.
И, не трогаясь с места, он убеждал себя, что никакая опасность ему не грозит, однако при мысли, что сейчас он покажется среди тех таинственных людей, которых видел в Остриане, ноги его слегка дрожали.
Между тем из домика донеслось пенье.
— Что это? — спросил Хилон.